Я много думал об этом. Мне кажется, что критическая ситуация, в которой нужно принимать быстрое и серьезное решение, от которого зависит все, возникает тогда, когда человек уже не заметил множество простых, обыденных ситуаций, требовавших от него решений не менее серьезных, но не столь критичных.

Помню такой старый истлевший журнал, сохранившийся еще со времен первого взрыва. Я не умел читать, но его читали тогда вслух. Там было написано что-то про браконьеров… людей, ловивших и убивавших рыбу, чтобы вынуть из нее икру. Я помню опасение, звучавшее в том журнале. Опасение за рыбу. Ведь ее могут убить всю, и не будет ни рыбы, ни икры. И при этом находятся люди, которые принимают критическое решение и идут убивать эту рыбу. Они не правы. Или даже не правы именно они. Но ведь это решение родилось не само по себе. Каждый раз, принимая с утра решение съесть бутерброд с икрой, а не с колбасой, например, совершенно посторонний человек подталкивает этим незаметным шагом к возникновению ситуации, в которой будет принято то самое, критичное решение.

Мне думается, вину за то большое решение должны делить между собой и те, кто принимает решения маленькие и незаметные.

Или мой отец. Если бы он серьезнее задумывался бы о своих крохотных, незначительных решениях, может быть, у меня была бы возможность обсудить с ним это теперь. С другой стороны, подходи он иначе к решениям, меня ведь могло не быть вовсе.

Я знаю, что наивен. Пытаюсь думать о том, чего не знаю. Но мне кажется, есть какие-то общие вещи. Ведь можно не понимать частностей, но знать главное. А в главном я почти уверен.

Для полной уверенности не хватает поддержки того, чьему слову я верю. Но отца больше нет, а мать не ответит. Она никогда не говорит о таких вещах, разве что подтолкнет на мысли…

— Зачем?

На мгновение Мунлайту показалось, что он глядит в зеркало. Но только на мгновение. Отражение потеряло четкость, стало прозрачным. А вернее, и не имело оно никогда плотности и не было отражением, скорее тенью. Дымчатый силуэт с размытыми чертами лица стоял перед Муном и светился знакомой улыбкой. Его улыбкой!

— Чего надо? — нагловато ответил Мунлайт, не особенно следя за манерами.

— Я говорю: зачем ты живешь? — повторил двойник.

Мун хотел схохмить, но язык вдруг перестал ворочаться, отяжелел и прилип к небу. Зачем он живет? А зачем живут еще шесть с лишним миллиардов: русских алкашей, безумных сынов Аллаха, зажравшихся обывателей из страны победившей долларократии, снобов из прогнившей наглухо Европы, улыбчивых неприхотливых китайцев и индусов, чернозадых аборигенов Африки, близких к природе почти так же, как макаки? Пусть хоть кто-нибудь скажет, зачем все они живут, и ему будет не трудно ответить на идиотский вопрос.

Но горло схватило спазмом, язык заиндевел, и все, что он мог, — это открывать и закрывать рот. Глупо, бесполезно, смешно.

— Зачем ты живешь? — повторил двойник. — Какая от тебя польза?

— Я животное гадливое, — ухмыльнулся-таки Мунлайт, хотя внутри все тряслось, как осина на ветру, — я почву унавоживаю.

— Зачем? — как заведенный повторил прозрачный дубликат.

И он вдруг почувствовал, что впадает в ступор. С одной стороны, хотелось ответить, причем смачно, чтоб заткнуть свою тень раз и навсегда, с другой — отвечать было бесполезно. Прозрачная дрянь спрашивала не для того, чтобы получить ответ. Ей было плевать на все ответы, она просто спрашивала Муна его же голосом, улыбаясь ему его же улыбкой в его же подковообразную бороденку. Вопрос был задан не для ответа кому-то, а для ответа себе. А себе ему ответить было нечего.

— Зачем? — снова произнес дубликат.

Голос его потерял Мунлайтовы интонации, стал механическим.

— Зачем?

— Иди к черту, — попытался отмахнуться Мун.

— Зачем?

— Отвянь!

— Зачем?

— Что зачем?

— В чем смысл твоего существования? — легко согласился уточнить прозрачный силуэт с его чертами лица.

— А твоего? — попытался перевести тему Мунлайт.

— Зачем? — Голос двойника потерял остатки человеческих ноток.

Мун сплюнул на пол и сел на койку.

— Зачем?

Он плотно заткнул ладонями уши, надеясь не услышать больше голос своей неудачной копии. Но голос проникал везде. Он существовал, кажется, сам по себе, и чтобы втиснуться в мозг, ему не нужны были органы слуха.

— Зачем тебе жить? — возникло в мозгу.

Мун грохнулся на койку лицом вниз, схватил подушку и закрыл ею голову и уши, чтобы только оградить себя от кальки сталкера Мунлайта, порожденной Зоной. Вопреки надеждам голос не пропал, он только хихикнул по-муновски гнусно и добавил:

— Ты не должен жить…

…Мунлайт дернулся и подскочил на койке. Заскорузлое, пропахшее временем и несколькими историческими эпохами одеяло сползло и валялось теперь на полу. Сердце долбилось с неимоверной частотой.

Мун чертыхнулся и сел, потирая виски. Прозрачного двойника он больше не видел с тех самых пор, как они с Рыжиком ходили на припять-кабана. Вживую не видел. Зато эта штука взяла моду приходить во сне. Сперва просто молча скалилась и смотрела, будто изучала. А в последнее время тень, как окрестил ее для себя Мунлайт, заимела привычку разговаривать.

При этом сны выглядели настолько ярко, что казались реальностью. Жуткой, пугающей. И он просыпался в холодном поту с зашкаливающим сердцем, долго пытаясь сообразить, где он и что произошло. А окончательно придя в себя, оставался с абсолютно испорченным настроением, тихо ругался и тер виски, словно пытаясь выдавить из головы прилипчивое видение.

Но тень была постоянна в своей навязчивости. И отшутиться или довести ее до исступления не выходило. Оставалось шутить над собой.

— «Персенчика», что ли, у Айболита попросить?

Хотя откуда у эскулапа «Персен»? Скорее, слабительного даст от врожденной вредности. При ближайшем знакомстве тихий доктор с седым ежиком коротко стриженных волос и ветеринарным образованием оказался не таким уж тихим. Язва в нем сидела еще та. В тихом омуте черти водятся. Народ говорит. А народ зря не скажет.

Он потянулся до хруста и встал с койки. В их избенке с ветхой крышей он находился один. Снейк, видно, вышел куда-то.

Айболит был верен слову. С их появления в лагере Резаного прошло полтора месяца, а Снейк уже передвигался на своих двоих весьма уверенно. Правда, Айболит, почувствовавший себя, видимо, настоящим доктором, бурчал, что если бородатый не хочет проблем с ногами в будущем, то амбулаторное лечение должно протекать несколько дольше.

Услыхав про «амбулаторное лечение» в первый раз, Мун не сдержался и выдал ядовитый комментарий. А Снейк заржал в бороду и по-доброму послал доктора в жопу. Айболит не обиделся, только рукой махнул, мысленно, видимо, посылая двух обормотов еще дальше. Впрочем, никто никуда не пошел, а тема, всплывая еще пару раз, превращалась в пикировку, так ничем, кроме упражнения в остроумии, и не заканчивающуюся.