там дочиста, потому что для нас у Юли остается совсем мало слов: «да», «нет», «нормально», «не вмешивайся», «сыта», «пошла»… Думаете, не обидно? — В голосе Клавдии Петровны зазвенели слезы, она отвернулась, теребя пальцами желтую кожу мужского портфеля, который имела при себе.

— Так вы считаете, что Марина Максимовна восстанавливает Юлю против вас?

— Не знаю… Может, ее и развивают там, но после посиделок в том доме девчонка приходит чужая! Мы с мужем не хотели бы развивать ее в такую сторону… И не позволим, Кирилл Алексеич. Муж мне так и велел сказать: не позволим!

— Да… — Назаров закурил. — Ольга Денисовна, вы нас слушаете? Подключайтесь. Вы же лучше знаете историю вопроса.

Клавдия Петровна несколько замялась, щелкая замком своего портфеля.

— Но, Кирилл Алексеич, мы только сигнализируем, а дальше — вы уж сами, пожалуйста!

— Да-да… — отозвалась Ольга Денисовна. Лицо ее затуманилось, и высказываться она не спешила. Встала, зачем-то глянула в окно.

— Кирилл Алексеич, там как будто привезли оборудование. Наверно, ищут нас — принять, подписать накладные… Мамаши извинят? Это две минуты… — И она вышла в коридор. Назаров извинился, пошел за ней…

* * *

— Какое оборудование?

— Никакого! Военная хитрость. Отойдемте… Историю вопроса вы хотели? Что ж, дыма без огня нет. Марина без конца дает поводы. Не может без фокусов, без педагогической отсебятины… И уже знают ее с этой стороны. Так что в роно с помощью такой Баюшкиной легко может завариться каша… А нам это нужно?

— Пока не знаю… Пока слушаю вас.

— Не-ет, Кирилл Алексеич, тут ваше слово решает! — прищурилась Ольга Денисовна. — А я — что же я? Скоро тридцать пять лет, как работаю, в общем-то, на выход пора. И не хочу я запомниться ребятам этакой телегой несмазанной, которая все против молодости скрипела. Невеселая, знаете, роль.

— Что ж, могу понять… Но сейчас-то вы не с ребятами говорите.

— Видите ли… Если тянутся они к учителю, этим уже многое сказано, это уже талант. А таланты, наверное, без отсебятины не могут… Гнать их за это? Вроде невыгодно. Вот сумейте-ка так, чтобы и овцы были целы, и волки сыты! Главное — успокойте мамулю, чтоб она дальше не пошла…

Он понятия не имел, как решается эта задача. Ольга Денисовна за руку подвела его к учительской и сделала знак, чтобы он шел туда, а она, дескать, потом.

Назаров вернулся к мамашам.

* * *

— Ну а у вас такие же претензии? — обратился он к Смородиной.

Под его взглядом Алешина мать опустила голову:

— Я не знаю… может, и не надо было мне приходить… — и опасливо покосилась на Баюшкину.

Клавдия Петровна вспыхнула:

— Ирина Ивановна, миленькая! А кто вчера плакал в телефон, что с вашим Алешей творится неладное?

— Я не говорила — «неладное»… Непонятное для меня — это есть. А сейчас я думаю: они-то любят учительницу, а мы ругаться пришли… Завидуем ей, что ли?

— Да, похоже, — усмехнулся Назаров.

— А чем эта любовь покупается, хотела бы я знать! — Клавдия Петровна возвысила голос.

— Мало ли что говорят, — тихо, но упрямо твердила Смородина. — Я только медицинская сестра — образование невысокое… И мне надо верить своему Алеше… А то я наговорю тут ерунды, он потом не простит.

— Ну, милая, так вы же у него под каблуком! Моя бы тоже взбеленилась, если б узнала… Но я же иду на это, иду ради нее!

За своей табачно-дымовой завесой директор пока отмалчивался.

* * *

Тем временем в директорском телевизоре Сальери ждал Моцарта к обеду и мучительно доказывал сам себе, что гений его друга не нужен и даже пагубен в силу таких-то и таких-то причин…

Марина смотрела на ребят. Правда ли, что они, дети 70-х годов, стали упрощенцами, очерствели, ударились в деляческий прагматизм? Правда или поклеп?

Вот яд уже попал в бокал Моцарта, и у Саши Майданова — коротенькая гримаска боли на лице. Что это — реакция на единственный в трагедии детективный момент? Кто дал ему понятие о Моцарте и дал ли? Песенка Окуджавы: «Не оставляйте стараний, маэстро»?

Во всяком случае, не она, не Марина. Кто бы ей, словеснице, выделил пару уроков на Моцарта? Сказали бы: а почему не на Глинку в таком случае? Да вы еще к Шолохову не приступали, у вас Фадеев не пройден! Моцарта она захотела…

Так ничего странного, если в майдановском сознании «отрицательный» в парике убивает «положительного» в парике — и не больше…

Впрочем, сейчас-то не нужно, может быть, напрягаться и хлопотать о чем-либо? Сейчас сам Пушкин работает, и музыка, которую никому не убить, и артисты сильнейшие… Можно довериться!

* * *

Ольга Денисовна уже снова была в учительской за своим дальним столом.

Назаров раздавил папиросу в пепельнице.

— Спасибо… Я всех выслушал, я попытаюсь разобраться… Хотя, по-моему, у вас одни эмоции, дорогие граждане.

— Эмоции? — Клавдия Петровна встала. — А вам факты нужны? Есть и факты, к сожалению. Я не хотела до них доводить, но если без этого нельзя… Десятый класс как-никак, нам надо всем мобилизоваться… Если мы сейчас их упустим — пиши пропало! — говорила она, энергично щелкая замками на желтом мужском портфеле и доставая оттуда знакомый нам магнитофон.

— Что это у вас? Зачем?

— Сейчас услышите. Вчера Юля брала его с собой на их воскресный пикник… под елочкой! Я же понимаю, Кирилл Алексеич, вы человек новый, вам не хочется сразу конфликтовать… Ольга Денисовна, вы идите поближе, вам не будет слышно… Есть местком, там всегда найдутся заступнички… Но когда такие факты, как здесь у меня… Я утром прослушала и в ужас пришла. — И Баюшкина включила аппарат.

Магнитная лента заговорила знакомыми молодыми голосами:

«Марина Максимовна, вопросик можно?» (Адамян.)

«Ну попробуй».

«Эмма Пална — хороший, по-вашему, учитель?»

«Здрасьте, я ваша тетя! Отдохни ты от нее, чего она тебе далась?» (Это Смородин.)

«Не мешай, это вопрос по существу. Так как же, Марина Максимовна?»

«Жень, но ведь я не сижу у нее на уроках! Я знаю ее больше как человека. Как очень домашнего, слабохарактерного человека, которого заедает текучка… вот… и которому с вашим братом несладко. Правильно?» (М. М.)

«Марина Максимовна, ее мальчишки доводят! Особенно он, Женька. Что смотришь? Я б никогда не сказала, если б это было правильно, если б Голгофу стоило доводить. А ее — не за что!» (Юля.)

«Постойте, это прозвище у нее такое — Голгофа?»

«Ну да. Она говорит: „Каждый раз иду в класс, как на Голгофу!“»

«Братцы, что ж вы делаете? Помилосердствуйте…»

«За ней надо