Однако же, и в мимике есть много условных знаков, значение которых надо уметь понимать, также как и значение слов какого-нибудь языка. Ломбардец, француз, немец, прибывшие в первый раз в Неаполь, конечно, не поймут немой мимики неаполитанца, который, например, вместо того, чтобы сказать нет, смыкает губы, откидывая голову назад. Точно также люди многих других наций не сочтут себя оскорбленными, когда увидят, что миланец приложит большой палец руки к концу своего носа, растопырив остальные пальцы в сторону своего собеседника и двигая ими попеременно; никто из нас не придет в ярость оттого, что миланец, положив крестообразно один палец на другой, как бы показывает известную меру длины; между тем как этого жеста достаточно, чтобы возбудить бурю негодования во всей Аргентинской республике.

В этой книге мы не будем касаться той стороны мимики, которая вполне условна и подлежит изучению подобно языку глухонемых. Мы займемся здесь только явлениями мимики самородной, автоматической, которые почти во всех частях света одинаковы и потому составляют настоящий универсальный, общепонятный язык. Ласка, поцелуй, благосклонная улыбка везде будут приняты как знаки любви, а скрежетание зубами, поднятие сжатого кулака и другие подобные жесты всегда будут поняты, как выражения угрозы, гнева или ненависти. Без сомнения, существуют и другие равнозначащие формы, но все они настолько похожи, что не могут быть поняты в каком-либо другом смысле. Два малайца предпочитают целоваться носом об нос, а мы предпочитаем поцелуй губами; но ведь никто же не примет трение носа об нос за выражение ненависти; подобно этому и все различные у различных народов формы любезного и почтительного приветствия всегда и везде будут приняты за то, что они выражают и на самом деле.

Но чаще всего мимика, не заменяя вполне изустную речь, только дополняет ее, видоизменяет или подкрепляет.

Другое назначение мимики состоит в том, чтобы защищать нас от опасности. Кошка перед собакою, которая гораздо сильнее ее, ощетинивает шерсть и надувается, чтобы объем ее показался больше действительного; точно также, угрожая кулаком, оскаливая зубы, сморщивая брови, мы стараемся казаться больше, чтобы яснее показать нашу оборонительную силу.

Многие жесты, на самом деле не способные нас защитить, показывают только намерение защитить себя. Закрытие глаз при блеске молнии, поднятие рук над головою при землетрясении, конечно, не могут нас защитить, но это – автоматическое выражение желания защититься.

Если бы кто-нибудь стал утверждать, что всякое мимическое выражение имеет защитительный характер, то высказал бы мнение, хотя и парадоксальное, но по существу справедливое. Очень сильное волнение может нас убить, если оно не успеет передаться наружу посредством двигательных нервов и проявиться в мимическом движении. Во многих случаях, достаточно потерять возможность плакать или возможность смеяться, чтобы подвергнуть опасности нервные центры, а, следовательно, и жизнь. Всем известна история о том, как муж лишил жизни свою жену, крепко связав ее и щекоча ее подошвы. И много подобных событий ежедневно случается в жизни.

Самый красноречивый человек в мире будет невыразимо мучиться, если, в момент наибольшего увлечения, вынужден будет говорить со связанными или привязанными к столбу членами; при этом умолкнет его красноречие и превратится в беспорядочные конвульсии и бред. Я полагаю, что в этом отношении можно формулировать закон, определяющей одну из главнейших букв мимической азбуки.

Богатство мимических элементов всегда находится в прямом отношении к степени напряжения и чувствительности психического акта.

Слабое впечатление оставляет нас почти в совершенном покое, между тем как сильное волнение производить целый ураган мимики. При чрезмерном напряжении отраженного тока в центробежном направлении мышцы приходят в тоническое сокращение, и тогда получается чрезмерное мимическое выражение, похожее на столбняк.

Мысль, как явление по преимуществу математическое, всегда сопровождается менее распространенною мимикою, нежели чувство.

Чтобы убедиться в различии той роли, какую играют в мимике мысль и чувство, достаточно сравнить оратора, читающего свою речь, с оратором, свободно отдающимся своему вдохновению в речи. В первом случае жесты редки, заучены, холодны, часто неуместны, несвоевременны. Во втором случае мимика сильна, действительна, широковещательна. Такому различию мимики вполне соответствуем и эффект слова прочитанного или же слова сказанного. Никакая книга никогда не может заменить изустного рассказа или урока. Хотя мы иногда и проклинаем тот культ нашего века, который состоит в поклонении парламентам и речам, но должно признаться, что устная речь (parole parlée) – одно из самых сильных орудий человека. Все религии и многие философские школы основались более при содействии устного слова и даже при участии мимики, чем посредством книг.

Между книгой прочитанной и книгой пересказанной нет ни какой разницы в идеях; но эти идеи, выходящие из уст воодушевленного ими человека, доходят до мозга толпы путем уха, представляющего широкую дорогу для чувства. Слово писанное, напротив, холодно; оно доходит до мозга через глаз, представляющий собою орган интеллектуального восприятия и мало чувствительный. Это, может быть, одна из причин, почему слепой чувствует себя менее несчастным, нежели глухонемой. Этот последний лишен душевных движений, тогда как другой лишен только возможности видеть формы.

Слово произносимое имеет значение по преимуществу апостолическое: его видят, его чувствуют, оно является животрепещущим и схватывается целиком, проникнутое впечатлениями и парениям человеческого духа. Возьмем несколько примеров из различных сфер, чтобы убедиться в справедливости того, что я говорю.

Скажите громко среди толпы: «Пожар! Пожар!» или же начните кричать, бежа и жестикулируя: «Горим! Горим!» В первом случай многие останутся на месте, станут расспрашивать, узнавать. А во втором случае произойдет всеобщая и неудержимая паника – спасайся, кто может! Жест – акт более автоматичный, нежели слово, и потому легко увлекает к автоматическому подражанию. В этом можно убедиться, вдруг раскрыв, напр., зонтик на улице в пасмурную погоду, когда дождь еще не идет, или в омнибусе хватаясь рукою за кошелек, как бы для расплаты за место: вы увидите, что многие вслед за вами тоже раскроют свои зонтики и многие полезут к себе в карман за кошельками – по чисто автоматическому подражанию.

Припомните суматоху, появившуюся однажды в одном немецком театре, где случайно в тоже время был в местах на балконе и олимпиец Гёте. Едва только он встал и сделал жест для успокоения волнующейся и бушующей толпы, как вдруг всё стихло, как бы по волшебству, хотя он не сказал еще ни одного слова. А если бы, наоборот, он заговорил, не вставая и без жестов, – эффект был бы гораздо слабее, а может быть и ни какого бы не было.

Все великие ораторы обладают мощной мимикой, усиливающей действие их слова. У многих есть известный жест, или какое-нибудь привычное машинальное движение (tic), необходимое для плавной и блестящей речи. Мингетти, напр., не мог говорить иначе, как держа в руке нож для разрезывания книг. Несчастный Борджио, трагической памяти, имел привычку поднимать ногу и теребить нижний край панталон, чтобы говорить красноречиво.