— Это частные владения. Сейчас доедем, — успокоил меня шофер и вскоре вывез на открытую площадку, аккуратно засеянную — стебелек к стебельку — будто пластиковой, травой.

Беленький коттедж и расставленные кружком такие же белоснежные столики на зеленом живом ковре — все выглядело, как «усадьба Барби».

«О-о! — Хай! — Найс мит… — Хау ар ю… — Вел-вел!»

— Дженифер…

— Джейк…

— Сьюзен…

— Генри…

— Чак…

— Элизабет…

— Мэтью…

Их было много — со всей округи.

Посреди площадки со столиками стояло нечто вроде мангала: в глубоком медном чане «дозревала» кукурузная каша, а рядом шипела огромная сковорода с тушенным в ароматных приправах мясом. Наконец я увидела обычную деревенскую еду.

Сначала — святое! — меня накормили. Я даже позволила себе не разговаривать.

Пока я добиралась на эту «художественную ферму», хозяева тоже проголодались. Был слышен лишь щебет птиц, звон бокалов и звяканье вилок. А потом послышался шелест шин. Еще один гость…

* * *

С жары перебрались в уютную мастерскую — сюда подали кофе. Я почувствовала, что засыпаю. Голоса доносились будто издалека. Говорили о Дега. Недавно Джейк, хозяин мастерской, приобрел на аукционе одну из копий «Юной танцовщицы». Со священным трепетом он внес в комнату маленькую черную фигурку девочки с округлым животиком и трогательно поставленными в балетном па ножками. Юбочка и лента в волосах — из ткани. Очень похожа на оригинал в вашингтонском Музее искусств.

Заспорили о том, что такое кич, является ли плодотворным современный авангард, о национальном и космополитическом искусстве, о взаимном влиянии культур, о вечной проблеме местной интеллигенции — сегрегации и последствиях ку-клукс-клана и т. д.

Мои глаза превратились в два стеклянных шара — зрение постоянно туманилось и затягивалось темной пеленой, во временных ярких вспышках мелькали рты, движущиеся напротив, глаза, дым сигарет, темное стекло бутылок, солнечные пятна на ковре и стенах…

Мне скучно. Есть некоторые вещи, о которых я давно уже не спорю, так как считаю это пустой тратой времени: язык, политика, религия. И избегаю пространных бесед об искусстве. Пусть думают, что я — молчаливая дуреха… В этих вещах я давно уже определилась, зачем же засорять ноосферу лишними словами?

* * *

Посреди этого полусна мне вдруг встретились глаза. Того самого, что опоздал, Джона, кажется. Он сидел далеко от моего кресла и все время молчал.

А поймав наконец мой взгляд, неожиданно пошевелил губами: «Давай сбежим отсюда?!» — «Как?» — подняла брови я. — «Просто. Встанем и уйдем. Ведь ты любишь эпатировать публику…» — безмолвно дал сигнал он. — «Еще как!» — прищурилась я. — «Решайся, ну!» — «И что дальше?» — «Просто сбежим!»

Вечеринка теряла смысл и стройность, видимо, давали о себе знать виски и бурбон.

«Ну, решилась?» — «Подождем еще…» — «Ты же этого хочешь! Встали? Вместе?»

Я решительно поставила стакан на стол…

* * *

…Он откинул верх автомобиля, и свежий лесной дух врезался в наши головы, взъерошил волосы, отрезвил и мгновенно разогнал дневную дремоту. Вечерело. Машина запрыгала с холма в долину и снова на холм. Аж дух захватило! Он улыбался улыбкой победителя и похитителя.

И молчал. Мои волосы периодически захлестывали его лоб. Ветер. Вечер. Американские горки.

Вежливая болтовня осталась позади. Вместе с моей соломенной шляпой…

Как хитро он умыкнул меня! Как догадался, что это именно то, что я люблю, то, что мне нужно? Откуда он знает, что сейчас нужно молчать? Как хорошо, что он молчит!

Вот эта деревянная табличка с выгоревшей и затертой надписью «Paris».

Если он такой, каким хочет казаться, тот, за кого себя выдает, — он остановится.

…Он остановился.

Откуда, откуда он знает?!!

Единственное живое впечатление за эти долгие дни странствия и бессонные ночи в гостиницах.

* * *

Извлекает меня из машины. Напротив горят окна придорожного ресторанчика. Провинциального, или нарочито провинциального, — с полукруглыми кружевными занавесками на окнах, деревянными столами. У барной стойки — люди разного возраста — смотрят футбол.

Щелкнула зажигалка — посреди стола родился и неуверенно закачался язычок зеленой свечи. Разгорелся и выпрямился.

— Блу айс… — говорит он официанту.

В первый раз слышу его голос.

Откуда он знает?

* * *

Бывают мгновения, когда мир лежит перед тобой раскрытым, как детская книга с яркими завлекательными картинками. Или как эта новая игрушка-головоломка со смешным названием — «пазлы». Потом порыв ветра, и все быстро сворачивается — вокруг и под твоими ногами, — и ты стоишь в сплошной бесцветной пустоте одной ногой на цветном кусочке. Я видела такую сценку в каком-то рекламном ролике. Но те, кто его создали, видимо, не задумывались над другим смыслом этого жуткого сюжета. Они лишь хотели сказать, что без мобильного телефона мир сужается и теряет объем. Возможно, для кого-то это именно так…

Я сидела посреди душистого маленького Парижа с его кукольными коттеджами. Я ждала такого приключения сто лет, хотя их у меня было множество — всяких, порой опасных.

Но самое большое приключение — когда к тебе, посреди всеобщей суеты, молча подходят и кладут руку на плечо. И ты чувствуешь… Как бы это лучше описать? Чувствуешь, что тот, кто так поступил, — сделан из одного с тобой теста и поэтому имеет на этот жест полное право. В этом жесте нет брутальности или самоуверенности, а тот, кто его делает, не боится быть отвергнутым. Потому что два родственных «теста» — с одними и теми же ингредиентами — гармонично смешиваются. Можно испечь вкусный пирог…

Но ведь не может быть, чтобы это «тесто» было замешано точно также — на другом краю планеты? Ведь у каждой хозяйки — свой рецепт… Правда, существует закон морфогенного резонанса, о котором я узнала недавно, — о парности случаев, независимо от того, в какой части земного шара они происходят.

* * *

Принесли две маленькие рюмочки, расставили тарелки. Если это будет пицца или гамбургеры — удавлюсь, подумала я. И улыбнулась. Он заметил и трактовал улыбку по-своему.

— Наверное, думаешь, что «америкосы» — ведь так вы нас называете? — неспособны на нерациональные поступки?

Я категорически кивнула головой и предложила: