Ланселот открыл шкаф, где обнаружил простую, но чистую и выглаженную матросскую робу без знаков отличия, в которую и обрядился, скинув то, что когда-то было формой американского морпеха.

В деревянном ящике бара, вопреки своему тайному ожиданию, он не обнаружил ни виски, ни коньяка, ни какого-либо другого достойного напитка, а лишь бутылку рисовой водки – саке и крошечные фарфоровые чашечки, из которых ее, видимо, полагалось пить. Японская водка оказалась сладковатым слабеньким пойлом, и, отхлебнув несколько глотков прямо из горлышка, он вернул бутылку назад. Тем не менее спиртное помогло расслабиться и почувствовать себя более уверенно.

– Ну вот, теперь я почти ничем не отличаюсь от жителей Страны восходящего солнца, – иронически сказал он, посмотрев на себя в зеркало, укрепленное на передней стенке шкафа. – Интересно, что они чувствуют, как думают? Вроде почти такие же люди, как мы, но на деле у меня, наверное, больше общего с какой-нибудь нью-йоркской дворнягой, чем с любым японцем. Мы – как с разных планет. Отчего это так? Впрочем, здесь командуют, если верить Томпсону, немцы – как-никак старая европейская нация. Наверное, с ними можно будет найти общий язык? Ну, поживем – увидим.

В этот момент дверь в каюту открылась, и на пороге возник японский офицер, за которым маячили фигуры двух вооруженных матросов.

– Следуйте за мной, – с характерным акцентом произнес японец по-английски.

– Куда это? – поинтересовался Ланселот.

– Вас желает видеть капитан этого судна, – вежливо заявил японец, жестом приглашая Ланселота выйти в коридор. Офицер шел впереди, а матросы сзади, так что он чувствовал себя под конвоем, хотя руки связывать ему на сей раз не стали.

Путь во чреве подводной лодки оказался неблизким. Она была невероятно велика, но тем не менее внутренние проходы были очень тесными. По их стенам вились бесчисленные трубы, были укреплены в невероятном изобилии какие-то маховики, манометры и прочие приборы. Они миновали несколько длинных отсеков и раза два поднимались по металлическим трапам куда-то наверх, очевидно на выше расположенные палубы этого подводного крейсера. Переход из отсека в отсек происходил через люки, каждый из которых закрывался тяжелой переборочной дверью. Наконец они пришли, потому что японец приказал остановиться и распахнул серую металлическую дверь, а когда Ланселот в нее вошел, то обнаружил, что оказался в довольно просторном помещении, по-видимому кают-компании.

Обычно на подводных лодках кают-компания представляет собой просто закуток – нечто вроде расширения общего коридора со столом для офицеров, но здесь, учитывая впечатляющие габариты субмарины, она выглядела полноценным залом с большим прямоугольным столом посередине, кожаными диванами по двум боковым сторонам и рядом шкафов из какого-то красивого, видимо, ценного дерева у противоположной стены. Пол украшал роскошный ковер, а на потолке красовалось сверкающее хрустальное полукружье большого электрического светильника. Но даже не это поразило Ланселота, а состав публики, которая восседала за покрытым белой скатертью и роскошно сервированным столом.

Первое, что ударило его как обухом по голове, была сидевшая рядом со своим супругом Джейн. Она была облачена в снежно-белое одеяние, похожее на морской офицерский китель, только без погон. Выглядела баронесса просто прекрасно. Казалось, приключения последних недель не оставили на ее посвежевшем лице никакого следа, если не считать густого загара, который, впрочем, ей чрезвычайно шел. Она точно не напоминала собой пленницу, более того, Ланселоту показалось, что, когда он вошел, на губах его недавней подруги еще не стерлась кокетливая улыбка, обращенная к кому-то из собеседников. От этой идиллической картины душу бравого морпеха наполнило столь горькое разочарование, что глаза его на миг застлал туман и он немного пошатнулся. Но, быстро овладев своими чувствами, Ланселот принялся оценивать общую обстановку.

Во главе стола, на месте, которое в кают-компании подводной лодки обычно занимает капитан, сидел офицер в немецкой военно-морской форме корветтен-капитана. На левой стороне кителя Ланселот заметил у него железный крест, на шее, на ленте над галстуком, – второй. Офицер был молод, года тридцать три – тридцать четыре, у него было узкое, гладкое, довольно привлекательное лицо интеллектуала и аристократа, небольшие светлые усы и бородка. Он внимательно смотрел на американца темными глазами, ярко выделявшимися на его светлом лице. При этом, к немалому удивлению Ланселота, можно сказать, даже благожелательно, что, впрочем, еще ничего не значило, ведь и охотник порой смотрит на свою добычу с умилением через прицел, как потом и на то, что у него оказалось над камином в качестве чучела. С этой внешностью немецкого офицера не слишком-то сочетался серебряный перстень в виде заключенной в ромб «адамовой головы» на мизинце его левой руки.

Рядом, по правую руку от немца, восседал Томпсон, показывая самим своим местоположением, что он здесь не чужой, а, наоборот, пользуется большим кредитом доверия. Слева сидел какой-то темноволосый японский морской офицер. Как и корветтен-капитан, он был весьма молод, но, как можно было судить по его петлицам в виде одного серебряного цветка сакуры на узкой черной полоске на золотом фоне, уже носил звание капитана третьего ранга. Лицо его было полностью бесстрастно и непроницаемо. Далее по краям стола находились еще несколько немецких и японских офицеров постарше, но, очевидно, рангом пониже. А справа в конце помещалась так счастливо воссоединившаяся чета Броссаров. При этом барон уставился на свой бокал для вина, как бы не замечая появления Ланселота, а Джейн, напротив, смотрела на него во все глаза, и ему показалось, что в них украдкой мелькнула слеза, что, в отличие от плотоядного добродушия корветтена, его несколько приободрило.

Стол был накрыт по-европейски, причем с большой для военных судов роскошью, особенно немыслимой на обычных подводных лодках. Его сервировал с помощью двух вестовых находившийся здесь же колоритный немецкий кок с пышными усами, в высоком, стоячем от крахмала, белоснежном, как снег альпийских вершин, колпаке, в белом фраке с черными пуговицами и черных брюках, стрелки которых напоминали острие бритвы. Стол заполняли изысканные приборы из хрусталя, фарфора и серебра, достойные адмиральского сервиза. В центре его украшали фарфоровые вазы с фруктами и хрустальные – со свежими цветами.

Ланселоту было известно, что на немецких подлодках особенно богатый рацион, но картофельное пюре, кровяная колбаса, копченое мясо, овощи, соки, масло и кофе были там пределом мечтаний. Здесь же на столе источала небесный аромат традиционная немецкая свинина, запекаемая целым куском, выдержанная в вине и подаваемая с красной капустой и румяными картофельными шариками, на блюдах лежали мясные рулеты, шницели в панировке, маринованная белая спаржа. В серебряных ведерках со льдом торчали горлышки шампанского и красовались бутылки с лучшими винами: испанским хересом, рейнвейном «Рауенталь», французскими бордо «Шато Марго» и коньяком «Реми Мартин». В общем, меню было как в хорошем берлинском ресторане.

Оголодавший морпех готов был от этих пьянящих запахов потерять сознание.