* * *

Я много слышал о Рупунуни, саванне к югу от лесного пояса, и хотел провести там несколько дней, в административном центре Летем, у бразильской границы, в двухстах пятидесяти милях от Джорджтауна. В старые времена до Рупунуни можно было добраться по реке, совершив трудное и длинное (в несколько недель) путешествие, или по тропе, по которой перегоняли скот. В наши дни туда можно за девяносто минут долететь на «дакотах» «Авиакомпании Британской Гвианы». Но на побережье, где царит колониальный дух и чувствуется близость Карибских островов, нетрудно вообще забыть, что Британская Гвиана граничит с Бразилией. Для большинства гвианцев побережье и есть Гвиана, а все, что за его пределами, — это буш.

Так оно есть. Буш начинается у аэродрома Аткинсона, всего в двадцати милях от Джорджтауна. Этот аэродром во время войны построили американцы. Они до сих пор им пользуются, и рядом с их блестящими современными се-ребристо-оранжевыми самолетами, которые стоят, красиво и уверенно раскинув крылья, окантованные по ребру «Дакоты» кажутся простенькими и усталыми. Офис и мастерские «Авиалиний Британской Гвианы» располагались в мрачном ангаре, некогда принадлежавшем американцам. Сквозь погнувшиеся стальные решетки прорастала трава, а кругом был буш.

Шел дождь, и пассажиры стояли на верхней галерее среди своих коробок и корзинок. Они были мало похожи на тех обитателей Британской Гвианы, которые считаются типичными: много белых, четверо южноамериканских индейцев; а пилот, высокий пухлый человек в красной майке, вообще европеец. Побережье — сахарный тростник, ирригационные канавы, дома для работников, политическое соперничество, коммунизм — все это оставалось далеко позади. Под дешевыми черными зонтами, на которых огромными буквами было намалевано «Авиалинии Б.Г.» — не чтобы выказать гордость, разумеется, а чтобы не украли, — мы прошествовали к самолету. Отдельных сидений не было. Вдоль обеих стен шла тонкая металлическая планка; на ней были разложены тонкие резиновые подушки, сцепленные друг с другом и оснащенные ремнями безопасности. Передняя часть самолета была заложена грузом. Я заметил картонные коробки с пивом, кровать, швейную машинку и множество пакетов с мукой: все, что нужно в хозяйстве, от английских булавок до «лендроверов», перевозилось на этих доблестных «дакотах», по девять центов за фунт.

Рядом со мной сел пожилой американец. Он был очень высок, с сутулой спиной, а широкая грудь свидетельствовала о недюжинной силе. Если бы я знал, что ему восемьдесят пять лет и что это Бен Харт, первопроходец Рупунуни и один из самых известных ее персонажей, я бы уделил ему больше внимания.[*] А так меня больше заинтересовали четверо южноамериканских индейцев, сидевших напротив. Это было мое первое знакомство с людьми, которых тринидадцы боязливо называют «дикими индейцами», а прибрежные гвианцы презрительно именуют «местными». Мужчина с босыми ногами, в брюках цвета хаки, свободной белой рубашке, закрыл лицо платком. Две женщины уставились в пол. Маленькая девочка в розовом платье и широкополой соломенной шляпе разглядывала других пассажиров, но стоило ей с кем-то встретиться глазами, она оттопыривала нижнюю губу и смотрела вниз. Оживились они, лишь когда самолет низко пролетал над саванной, и в нем стало невыносимо жарко, его стало трясти и некоторых затошнило. Тогда женщины с лукавой улыбкой оглядели пассажиров и прикрыли рты ладонями, точно пряча смешок.

Наша первая остановка была в поле в местечке под названием Добрая Надежда. Мы как будто шагнули в другую страну или в сцену из какого-нибудь вестерна. Плоская красная земля, покрытая пучками жесткой травы, тянулась до бледных серо-голубых гор. Самолет прилетает в Добрую Надежду раз в две недели, и все население вышло его поприветствовать. Создать толпу им не удалось. Было трудно понять, откуда они все явились, потому что кроме разрушенной хижины рядом с посадочной полосой в округе виднелся только один дом. Но почти все они должны были прийти пешком, — я заметил только один «лендровер», да и тот принадлежал Цезарю Горинскому, невероятно красивому русскому эмигранту, по слухам, одному из самых богатых жителей Рупунуни. Атмосфере голливудского вестерна способствовало и присутствие высокого поджарого босого человека, похожего на техасца из кинофильмов, одетого как киноковбой и говорившего с американским акцентом. Он оказался немцем из Гамбурга, секретарем Горинского.

Вопросы национальности переставали иметь какое-либо значение в обстановке, которая была хоть и несколько странной, но все же настолько знакомой, что экзотично в ней выглядели не южноамериканские индейцы, а негры-полицейские в опрятной черной униформе и шляпах для буша. И в этом тоже было своеобразное переворачивание ролей — то есть в патрулировании индейцев неграми — ведь в дни рабства именно индейцев нанимали отыскивать беглых рабов. А теперь полицейские говорили об индейцах как о диких непредсказуемых людях, за которыми нужен глаз да глаз.

Один из полицейских помахал рукой. «Бразилия там, знаете ли». Это слово явно его возбуждало. «Однажды они сюда пришли, знаете ли». Он засмеялся. «Но вы же знаете англичан и их землю. Мы прогнали их обратно, мистер». Вопросы национальности точно ничего не значили. Здесь полицейский-негр мог говорить о себе как об англичанине, и это выглядело естественно. Все по ту сторону границы было бразильским, все по эту — английским, и англичане твердо знали, на чьей стороне превосходство.

Прилагательное, которое чаще всего используют для описания внутренних районов Британской Гвианы, — «обширный». «Обширны» здесь и природные ресурсы; и они неизменно «нетронуты». Создается впечатление, что тут надо просто вырубить леса, и тогда вырастет богатое новое государство. Но на самом деле огромная часть «нетронутых» внутренних районов — это неплодородный белый песок, а проблему возобновления лесов еще предстоит решать. Есть здесь и бокситы, но золото и бриллианты находят лишь в небольшом количестве.

Рупунуни — типичный район Британской Гвианы. Это «саванна», «пастбище», «земля коровьих стад». Однако можно ехать целый день и не увидеть ни одной коровы. Почва в сухой сезон, а именно тогда я и увидел ее, коричнево-красного цвета и местами состоит из чистого латерита. То, что на первый взгляд выглядит как травка, оказывается осокой. В этой жаркой пустоши цветут только анакарды и манго, время от времени вспыхивающие пучками яркой зелени, и американская курателла: ее невысокие искривленные стволы, похожие на хорошо обихоженные фруктовые деревья, местами растут с такими правильными промежутками, что саванна кажется бесконечным садом. Но природа притворяется: у курателлы листья как наждак. Среди деревьев высятся термитники — конусы из серой глины, до шести футов в высоту. Замки термитов и сады, которые никто не сажал, особенно когда видишь их на склонах, наводят на мысль, что земля здесь изобильна и густо населена. Каждый замок отбрасывает черную тень, напоминая древний монолит, охраняемый Национальным трестом, и кажется, что в следующей плоской долине появится деревня с закусочной, где подают горячую еду и холодные напитки. Но дорога все идет и идет мимо очередных муравьиных замков и американских курателл, серая колоннада пальм с зелеными капителями размечает ее движение, серо-голу-бые горы окаймляют горизонт. Иллюзия исчезает: здесь на самом деле нет людей.