— Все из-за собаки.

— Из-за собаки…

— Да. Собака хотела остановиться, а хозяин тянул за поводок, он тащил ее, представляешь, Анри, изо всех сил, маленького хорошенького кокера, и…

— А разве не таксу?

— А, ну да, прости, таксу.

Матильда попыталась представить себе ту собаку, но вызвать воспоминание не удалось, так что она продолжала:

— Меня это взбесило, ты же знаешь, как я люблю животных, это было сильнее меня.

— В таком случае зачем было истреблять и собаку?

Она едва не плакала.

— Я сразу вообразила, Анри, что ее ждет. После смерти хозяина собачка была бы несчастной.

Анри взглянул на нее: ну да, понимаю. Не вызывать подозрений. Он повернул голову в сторону террасы и сада:

— У тебя здесь чертовски хорошо! Так спокойно…

Ой-ой-ой, когда Анри выдает что-нибудь такое, это редко бывает добрым знаком…

— Ты сама занимаешься садом или нанимаешь кого-нибудь?

— Хватит болтать ерунду, Анри, что у тебя еще?

— Та история на парковке… Руководство в ярости, и их можно понять…

Матильда опустила голову; лицо залилось краской раскаяния.

— Ты явился, чтобы избавиться от меня, да, Анри?

— Да никогда в жизни, Матильда! Просто я должен все объяснить руководству, а мне плохо представляется, как бы я обсуждал это с тобой по телефону, поэтому и предпочел встретиться и спокойно поговорить. Но начнем с того, что ты мне еще не рассказала, как твои дела.

Она поднялась со стула, подошла к кухонному столу, оперлась на него.

— Не стану от тебя скрывать, Анри, — старость меня достала.

— Это общая участь.

— Только вот понимаешь, твой вид свидетельствует о том, что мужчины подвержены ей меньше, чем женщины…

Оба улыбнулись.

— Можно? — спросил Анри, указав на кофеварку. И, не дожидаясь ответа, налил себе еще кофе. — Не хочется тебе с этим надоедать, Матильда, но по договору была одна цель, а не две…

— Меня застукали, понимаешь!

Эти слова она выкрикнула. Не для того, чтобы придать им убедительности, а от облегчения, что вспомнила, как было дело. А раз так, она расскажет все подробно. Именно при помощи конкретных, достоверных деталей она сможет убедить Анри.

Он внимательно слушал. И вправду, довольно убедительно.

— …что эта тетка принялась орать, сама не знаю, откуда она взялась, просто невероятно! И тогда я развернулась и…

Он больше никогда не поручит ей ни одного задания, ей теперь недостает необходимого хладнокровия, она всех поставит под удар, нет, это невозможно. Ей следует прекратить эту работу. Но это профессия, в которой никто не выходит на пенсию. Руководство потребует, чтобы он взял Матильду на себя.

Это дело нескольких часов.

Если они смогут этого избежать, подумал Анри, ей придется немедленно убраться отсюда.

Он уже не понимал, насколько это хорошая новость; он размышлял, как она к этому отнесется.

Потому что ему тоже придется уехать.

За те десятки лет, что Анри занимался этой работой, он успел все организовать — это было главное, фальшивые документы, деньги в офшорной зоне. Придется сказать Матильде правду и быть готовым к худшему. Объяснить: «Я предусмотрел свое бегство, Матильда, но и твое тоже. Нам скоро надо будет вместе уехать».

— …и тогда я решила, что подниматься пешком в торговую галерею — полный идиотизм, лучше разыграть козырную карту: быть Матильдой Перрен. Так что я тронулась с места и…

Он подготовил все это еще пятнадцать лет назад и обновил паспорта, когда они закончились. «Мы оба уедем, — скажет он ей, — но ты не беспокойся, нам вовсе не обязательно оставаться вместе!» И это правда. Выбравшись из этой переделки, каждый будет жить, как хочет. Возможно, она пожелает устроить свое существование по-другому… Это вполне понятно…

Когда Матильда закончила свои объяснения, он кивнул — он прекрасно понимает: стечение неудачных обстоятельств.

Она чувствовала, что рискует. Если ей удалось его убедить, он оставит ее в покое, если нет — руководство разъярится, и тогда… Матильда покачала головой: не хочется даже думать про такие ужасы.

Она обратила внимание, что он молчит.

— И еще одно, Матильда… Ты помнишь, что в протоколе сказано относительно оборудования?

— Ты что, Анри, держишь меня за дуру? Разумеется, помню!

Матильда опять принялась мучительно соображать — она вообще перестала понимать все эти истории про оружие в коробках, в Сене, про мост Сюлли, про Новый мост, про ящики… Если он снова станет задавать ей вопросы, она откроет тот, к которому сейчас прислонилась задницей, и влепит старику Анри в лоб две пули — это должно привести его мысли в порядок.

— Тогда скажи мне, — продолжал он, — почему один инструмент был использован в двух разных заданиях?

Матильда вздохнула, вернулась к столу, села и взяла руки Анри в свои. Какие же они теплые, она всегда восхищалась его широкими ладонями с красивыми венами… Так о чем я? Ах да.

— Анри, мне надо тебе кое в чем признаться.

— Я тебя слушаю.

— Я знаю, что это может показаться неожиданным, но таков закон серийности.

Анри кивнул — пусть говорит, подождем, посмотрим, как она выпутается.

— С твоей точки зрения это выглядит забавно, но, уверяю тебя, это правда: я забыла! Тот тип с авеню Фоша со своей миленькой собачкой привел меня в такое расстройство, что я оставила инструмент в машине, а заметила это только назавтра, так что это забывчивость.

— Закон серийности?

— Ну да! Сперва я позабыла избавиться от оружия, потом тетка принялась орать на парковке — так всегда и бывает: годами все идет хорошо, а потом вдруг все летит к чертям. Но с этим покончено — я имею в виду закон серийности. И знаешь почему?

Анри покачал головой: нет.

— Потому что ты приехал, Анри. — Она улыбнулась. — Ты даже представить себе не можешь, как мне хорошо оттого, что я тебя вижу, что снова обрела тебя! Благодаря тебе я понимаю, что буду работать с новой силой. О, Анри…

Ее голос дрогнул, она через стол протянула к нему руки. Обволокла его своим взглядом.

— Я ведь тебе никогда не говорила… как я тобой дорожу. А вот теперь могу сказать, потому что мы оба постарели и…

Она замялась, губы у нее дрогнули. Анри было очень не по себе. Она крепко сжала его ладони в своих, и в этом мгновении было нечто душераздирающее.

— Не знаю, могу ли я тебе сказать, Анри…

— Что сказать, Матильда?

И у него тоже изменился голос — он сам его не узнаёт. Прекрати, говорит он себе, мы становимся смешными.