или поручил кому-то, непонятно. И если сам, то с кем в доле?

Кречет знал, что покойник всегда устраивал тайник в подвале и откинув половик, поднял крышку, подперев ее лежавшим тут же колышком-подпоркой.

Спустившись вниз и подсветив себе зажигалкой почти сразу, как только глаза привыкли к полумраку, увидел отодвинутую в сторону деревянную бочку. Заглянув за нее обнаружил возле самого пола нишу в кирпичной стене, в которую был вмонтирован деревянный ящик. Тайник был пуст.

Единственная попытка в жизни, когда можно было сорвать большой «куш» без криминала, провалилась. Еще за год до того, как Кречет получил свой крайний срок, он был в гостях в Шлепноги с очередным визитом вежливости — когда-то давно, на зоне он попал в переделку, и Сапрыкин, рискуя не жизнью, так здоровьем точно, отбил его, и хозяин, в то его посещение, показал ему по-настоящему ценную вещь.

— Смотри, Кречет, — Сапрыкин начал разворачивать сверток, который вынес из дома, когда, после плотного ужина вышли во двор. — Раз покажу и только тебе. Ты человек свойский, подставы от тебя я не жду, а голова работает как надо. Может получиться у тебя достойно сбыть вещицу.

В свертке обнаружилась деревянная кобура пистолета Маузер. Шлепнога протяну ее Кречету. — Зацени вещь, кореш.

Откинув крышку кобуры, Кречет извлек Маузер С96. Это сейчас он знал и название, и марку пистолета. А тогда он понимал, что это пистолет, который он видел в множестве фильмов о гражданской войне, басмачах м махновцах. Но ценность была не в самом пистолете. Справа, на щеке магазина, был припаян знак с изображением ордена Красного знамени, а слева — серебряная табличка с гравировкой «Тов. Андрею Розенбергу за подавление мятежа в Кронштадте от РВС и тов. Троцкого». Пистолет был наградной и выглядел, как будто только из склада или музея.

— Рабочий?

— Я не спец. Патроны есть в нем, но я не стрелял. Ко мне он чистым пришел, а что там до меня было, не знаю. Ты человек со связями и покупателя найти достойного сможешь. А я, тут в деревне, только орехи им колоть могу, — улыбнулся Николай, — пошли еще по соточке опрокинем и спать. А ты уже теперь думай, как и кому его пристроить.

О маузере Кречет вспомнил сразу, как только в их зоновском бараке появился осужденный Розенберг, по прозвищу Падишах. Сел он впервые, хотя в криминальном сообществе знали его давно, потому что и сбывали хабар через него, и достать мог много чего. А тут нечистая подтолкнула его связаться с ребятами, которые были близки к бюджетным средствам. Часть средств прилипла и к не намозоленным рукам Роземберга, как раз в период какой-то ментовской операции, да еще в период смены власти в области. Вот на нем показатель перед вышестоящим руководством и сделали, на шесть лет лишив его свободы перемещения по земному шару. А Падишахом его прозвали за любовь к роскоши. Любимая его поговорка: «Попаду ж в рай, а там только яблоки и белые одежды! Тут повеселюсь, ибо там не дадут».

Вот ему и надумал Кречет втюхать пистолет. И фамилия подходит, и бабло имеется. Надо только красивую картинку клиенту нарисовать, да так, что б он сам наживку заглотнул и по пятам ходил, конечно же поднимая цену. И Кречет эту картинку нарисовал.

Вот только «ушла» информация на сторону. Вероятнее всего, что Падишах сам расхвастался, что он потомок революционера и героя гражданской войны. А тут еще и письмо от Шлепноги пришло, что здоровье у него не очень, а денег на лечение нет и очень просил его «наградного красавчика» по скорее пристроить. В общем, за день до освобождения к нему подошел Падишах и, с видом побитой собаки, признался, что к нему подкатил Щур с предложением этот ствол подогнать ему за чуток меньшую сумму. — Да и не в цене дело, Кречет, — оправдываясь мямлил Падишах, — деньги грязь. Он мне намекнул, что ссорится с ним не надо, а мне тут еще долго чалиться.

Хоть Шлепнога и указал на конверте не свой адрес, но у Щура возможности «пробить» адресата имелись.

Вот и торопился Кречет. Но опоздал.

Уже подойдя к лестнице, чтобы подняться наверх, он услышал шаги в комнате, и аккуратно, чтобы не скрипнуть ступенькой, выглянул из люка подвала. Вошедшего он не увидел, только колышущиеся занавески показывали, что он вошел в зал. Быстро, но тихо выскочив на верх, Кречет взял со стола нож, с хорошей наборной рукояткой из цветного плексигласа, и зашел в зал. А там стоял молодой мент.

«Вот и двойной «мокряк» на меня «повесят», — пронеслось в голове, — а за мента на пожизненное! Мочить его нельзя, Щур точно сольет информацию территориалам, чтоб со своих рук кровь на меня перекинуть».

— Зря ты, мусорок, сюда приперся! — неожиданно для молодого милиционера сказал Кречет и, когда тот обернулся на голос, расслабив пальцы, дал выскользнуть ножу клинком вниз, который до этого держал обратным хватом.

— Ну почему же зря? Как раз вовремя. Участковый и должен первым прибывать на место происшествия.

«А мент хоть молодой, но не ссыкливый. Голос не дрожит, руки не трясутся», — с сожалением подумал Кречет. Эффект неожиданности, подкрепленный ножом на фоне двух трупов, не сработал.

— Зеленый ты для участкового. И глупый.

— Это утверждение можно оспорить? — спокойно, но как-то вызывающе, но в то же время иронично, спросил мент и, крутанув в руке кочергой, пошел на Кречета.

Еще сидя в вокзальном буфете, Кречет пересыпал в карман плаща из солонки соль и красный молотый перец, который без жадности был насыпан в дно обрезанной пластиковой бутылки. Позже, туда же, добавил табак из пары сигарет, который предварительно перетер пальцами до состояния пыли. И вот смесь пригодилась. Резким движением руки, он бросил горсть в лицо участковому и сразу же нанес ему удар ногой в живот. Мент, выронив кочергу и обхватив руками лицо, отлетел в сторону дивана и, издавая воющие звуки, съехал на пол.

Подойдя в плотную к нему, Кречет носком ботинка нанес удар в ребро. — Оспорил? Зеленый и глупый! И запомни, мусорок, я их не кончал. Зашел, как и ты, не вовремя. Если б я их мочканул, тебе бы лекцию сейчас не читал. Полежи, подумай, созревай.

Еще раз, но уже не сильно, а скорее для эффекта закрепления сказанного, пнув ногой куда-то в район живота, он вышел из дома…

Глава 19. Лагерь. Утро

08.00

Римма застала Талина за столом, когда он доедал из банки тушенку, цепляя куски