Майоров курил, прислонясь к стене домика, в котором хранили грабли, лопаты и прочий инструмент. Лана вспомнила, что в юности он не курил, в отличие от многих. Да что там! Ей и не вспомнить, кто из их парней в школе не курил. Юру никогда особенно не волновало мнение других.

При виде ее Майоров затушил сигарету и принялся оглядываться в поисках урны. Не найдя искомого, вынужден был бросить сигарету под ноги. После этого он наконец посмотрел на женщину, которая уже стояла перед ним и вбирала в себя глазами все его движения. Хотел что-то сказать и даже набрал воздуху для этого, но так и не смог вымолвить ни слова. И тогда уже Лана, чтобы прекратить затянувшееся неловкое молчание, решила похвалить дочь Майорова за успехи в школе и примерное поведение. Она даже заглянула в Юрины глаза, чтобы получше сориентироваться, с чего начать, с поведения или учебы, но вдруг поняла, что ничего этого не нужно, что пришли они сюда совсем для другого, и что это другое прямо сейчас и начнется, абсолютно независимо от того, какие мысли приходили ей в голову у входа в парк. Они с Майоровым уже не принадлежат себе, только друг другу, и не удастся избежать несущейся на них лавины событий, которые непременно последуют за этим свиданием в неуютном осеннем парке.

Лана шепотом произнесла:

– Юра…

И этого оказалось достаточно, чтобы Майоров сорвался с места и, не говоря ни слова, заключил ее в объятия. Она сразу ответно обняла его за шею, приникнув всем телом и подставив губы. И они принялись целоваться долго, неистово и страстно, как могли бы в свободной юности, но не умели. Их юные поцелуи были прозрачно чисты и нежны. Нынешние, горячие и неуемные, никак не могли дать им, двум взрослым людям, удовлетворения. Обоим хотелось полностью раствориться друг в друге, слиться, стать единым целым. Все слова были лишними и ничего не прибавили бы к тому, что чувствовали и Лана, и Юра, а потому они долго не произносили их. И только собачий лай, раздавшийся совсем близко, заставил их оторваться друг от друга. Ведь где собака, там и ее хозяин. Не надо, чтобы чужие глаза видели их объятия.

– Пошли, – сказал Майоров, когда на их аллею, держа на поводке крупную овчарку, вышел пожилой мужчина в смешной вязаной шапочке, очень похожей на женскую. Он посмотрел на них таким пустым взглядом, что Лана поняла: он давно забыл, что такое поцелуи и зачем они нужны.

– Куда? – спросила она, проводив взглядом сутулую мужскую фигуру и рвущегося с повода молодого, сильного пса.

– Ко мне…

– Нет! – вскрикнула Лана, и овчарка, резко рванув назад, хотела броситься к ней, но хозяин с силой, которую трудно было в нем заподозрить, одним движением руки развернул собаку.

– Не бойся… Ира с детьми уехала к матери на три дня. Она давно обещала им поездку к бабушке…

Лана вспомнила, что Светы Майоровой сегодня, в пятницу, действительно не было в школе.

– Все равно… Я не могу… – пробормотала она.

– Тебя ждут дома? – спросил Юра, и она услышала в его тоне неприязнь ко всем тем, кто ждет ее дома.

– Ну-у-у… ждут, конечно…

– Но ты ведь можешь задержаться в школе?

– Да… могу…

– Ну вот… Тебя и задержали…

Лана вырвала свою ладонь из его руки и опять почти крикнула:

– Как ты не понимаешь, что я не могу в твоем доме… где ты… твоя жена… – Вопрос повис незавершенным, но и так понятно было, что она хотела выразить.

– А разве у нас есть другой выход? – спросил он.

Лана кивнула и ответила:

– Да, есть. Надо просто разойтись по своим жизням.

Майоров помолчал немного, будто взвешивая все «за» и «против», а потом уверенно произнес:

– Ты и сама знаешь, что мы больше не разойдемся.

Женщина вздрогнула и ничего не сказала, сразу начав прикидывать, сможет ли вернуться к своей прежней жизни. По всему выходило, что не сможет. Если у нее сейчас кто-нибудь только попытается снова отнять Юру, она вгрызется ему в горло. Она и так потеряла целых двадцать лет. Нет, конечно, она не может жалеть о том, что родила троих детей… Она и не жалеет… Она их очень любит и будет любить всегда. А вот долг перед их отцом, возможно, уже и выполнен. Евгений два десятка лет был с ней счастлив. Она, Лана, обслуживала его, кормила, лечила, если заболевал, всегда вникала во все его проблемы и помогала их решать. Она, наконец, исполняла все его желания в постели и никогда ни в чем не перечила. Может быть, достаточно самоотречения? Не пора ли вспомнить о своих собственных желаниях и потребностях?

Видимо, то, о чем она думала, отразилось на лице Ланы, потому что Юра вдруг тихо сказал:

– Пойдем со мной, Ланочка… У нас нет другого выхода…

И она пошла за ним.

В квартире Майоровых Светлана Николаевна изо всех сил пыталась отвлечься от воспоминаний о том, как совсем недавно приходила сюда в качестве классной руководительницы. Но взгляд останавливался то на детском халатике с яркими бабочками, небрежно брошенном на кресло, то на кукле с неестественно вывернутой ручкой, то на модели пиратского корабля с черными парусами. Лана затравленно озиралась, стараясь не замечать хотя бы вещи Юриной жены. Но они назойливо и демонстративно лезли в глаза. Казалось, они специально особенным образом выпирали из интерьера, чтобы пришедшая сюда женщина лучше прочувствовала, на что покусилась. Лане захотелось заплакать, но она понимала всю бессмысленность слез в этой ситуации, и потому, когда Майоров вошел в комнату, наконец справившись с замком входной двери, который долго не желал закрываться, бросилась ему на шею. При этом подумала: даже замок пытался дать понять хозяину, что он задумал совершить в своей квартире святотатство.

Женщина прижималась к мужчине все тесней, потому что только в его объятиях могла спрятаться от того, чем ощетинился против нее чужой дом, и от собственных мучительных мыслей. Пожалуй, сейчас стоит забыть обо всем, что не касается их двоих. Возможно, это свидание будет первым и последним, вопреки их желанию. Впрочем, может быть, и желания-то больше не появится, а потому надо отпустить себя и отдаться течению времени и событий. И Лана выбросила из головы все, что могло помешать ей насладиться близостью единственно любимого мужчины. Одного лишь Юру она любила, но двадцать лет вынуждена была принимать любовь другого. Да она двадцать раз и заслужила это свидание! Она его выстрадала!

И в чужой постели, на белье, наглаженном руками Юриной жены, Лана все же отпустила себя. Она принимала ласки и объятия мужа Ирины Викторовны с той первобытной страстью, с которой, возможно, отдавалась Адаму прародительница Ева. Отброшено было все: страх, стыд, смущение, внушенные воспитанием понятия о нормах и приличиях. У нее не осталось ни имени, ни своего дома, ни родных и близких. Она была просто женщиной, которая до сих пор еще не исполнила своего предназначения – любить и быть любимой. Впервые в жизни ее женская суть полностью раскрылась и вывернулась навстречу мужским рукам и губам. И это казалось необычным. Женщина вдруг с большим удивлением почувствовала родившуюся внутри себя горячую, пульсирующую точку, которая начала расти, пылать все нестерпимей и обдавать настоящим жаром. На висках тут же проступили бисеринки влаги. Лане сделалось странно, необъяснимо хорошо, потом – нечеловечески хорошо, запредельно. Пришло в голову, что так не бывает в жизни, а раз не бывает, значит, они вдвоем перенеслись в какой-то иной мир, в другое измерение. Возможно, что остановилось даже время.