— Где живут ваши родители? — вдруг спросил офицер, что был постарше.

— В России.

— Россия большая.

— В Ярославской губернии.

— В городе? В деревне? Кто они?

— В деревне. Крестьяне.

— Богатые? Бедные? Могут вам присылать денег на содержание здесь в Австрии?

— Не богатые, но и не совсем бедные. Но содержать они меня здесь не смогут. У отца есть еще малые дети, и скорее я должен ему помогать, — спокойно ответил я.

— Что вы будете делать, если мы вас отпустим?

— Буду работать и учиться говорить по-немецки, а если можно будет, уеду домой в Россию.

— Ну что ж, счастливого пути, — усмехнулся офицер, подавая мне паспорт, — можете идти к себе, вы пока свободны.

Я вернулся к себе домой, мне все были рады, кроме хозяина, который хотя и допустил меня к работе, но уже не афишировал и поторапливал моего друга Франца Лерла побыстрее подыскать мне другое место. Но Франц и так старался. Как-то раз он разговорился с обедавшим у нас важным англичанином и рассказал ему обо мне. Англичанин что-то вспомнил и обещал помочь.

Придя на другой день обедать, он подозвал меня и сказал, что в гостинице «Россия» живет его хороший знакомый, богатый русский, который приглашает меня прийти к нему в послеобеденное время; зовут этого русского Михаил Иванович Маркусон.

Вскоре я был у подъезда гостиницы «Россия» и спрашивал у швейцара, полноватого человека лет сорока пяти с круглым добродушным лицом, в каком номере живет господин Маркусон.

— Его превосходительство господин надворный советник живет в бельэтаже. — И швейцар объяснил мне, как пройти к гофрату.

Я поднялся в бельэтаж и по застланному хорошим ковром коридору дошел до нужной двери. Постучал.

— Войдите, — услышал я из комнаты.

Я вошел и увидел у окна сидящего в кресле средних лет мужчину с темными волосами на пробор и небольшой темной бородой и усами. Я поздоровался с ним по-русски. Он пригласил меня сесть. Я сел и оглядел номер. Комната была небольшая, но с хорошей обстановкой. Господин Маркусон стал расспрашивать меня о моем положении. Выслушав, он сказал:

— Не знаю, чем вам помочь. Если бы можно было вернуться в Россию, хотя бы через нейтральные страны, я дал бы вам денег на дорогу. Но в том-то и дело, что Австрия закрыла все границы и отсюда никуда нельзя уехать. — Подумав, он вдруг оживился. — Знаете что, — сказал он, — война долго не продлится, а на два-три месяца я постараюсь вас устроить.

И он рассказал мне, что в гостинице «Россия», в которой он живет, один швейцар собирался изучать русский язык и, возможно, он и пустит меня к себе пожить.

Не откладывая дела в долгий ящик, господин Маркусон надел шляпу и спустился со мной вниз. Но знакомого швейцара у дверей не было, там стоял другой.

— Ну что ж, зайдемте в кафе и там поговорим обо всем, — пригласил он меня. Мы зашли и долго разговаривали, вспоминая Россию, Петербург и гадая, когда и как удастся снова попасть домой.

Когда на другой день утром я пришел в гостиницу, там был другой швейцар, тот полноватый шатен лет сорока пяти. Господин Маркусон тотчас спустился вниз и очень быстро договорился со швейцаром, фамилия которого была Шимечек, насчет меня.

Условия были таковы: Шимечек предоставляет мне жилье и скромное питание, а я в любое время, пока он свободен, обязан заниматься с ним русским языком. Это меня вполне устраивало.

Вечером в условленный час я пришел с чемоданом к гостинице, и Шимечек, сдав дежурство, повел меня к себе домой. Он жил в Остенде, то есть в восточной части города. Шли недолго. И вот мы у него дома. Нас встретила жена господина Шимечека, фрау Шимечек, энергичная, подвижная женщина небольшого роста и тоже полноватая. Она тотчас начала устраивать мое жилье. Квартира супругов Шимечек состояла из довольно просторной кухни, она же и столовая, в первом этаже. Из кухни вела лестница во второй этаж, где была их спальня, а над спальней, под крышей со слуховым окном, был чердак с двумя пустыми кроватями. Одну из них фрау Шимечек сразу застлала, приставила к ней пустой ящик, покрытый тряпочкой, дала мне кувшин и таз для умывания и выразила надежду, что здесь мне будет хорошо.

Показав, где брать воду для умывания и познакомив меня с квартирой и порядками в ней, фрау Шимечек пригласила меня ужинать. За ужином, состоящим из тушеных овощей с ломтиком хлеба, господин Шимечек предложил мне тут же начать с ним урок русского языка. Я начал задавать ему по-русски вопросы типа: «Как вас зовут? Что вы делаете? Как это называется?» и т. п. и подсказывать ему возможные ответы на них. Затем заставлял его самого задавать мне подобные вопросы и запоминать мои ответы на них. Господин Шимечек был чех, и поэтому учение у него пошло неплохо, помню только, что он сильно мучился, осваивая произношение звука «ы». Говоря: «Как вы поживаете?» или «Что вы делаете?» — он напрягался изо всех сил и все же у него получалось вместо «вы» — «вуй» или «ууй».

Его жена фрау Шимечек была чернява, весела и очень словоохотлива. Когда ее муж был на работе, она, убирая квартиру или занимаясь чем-нибудь другим по дому, громко распевала немецкую патриотическую песню о том, что «милый фатерланд может быть спокоен, так как на Рейне твердо стоит верная стража» («Lieb Vaterland magst ruhig sein, fest steht und treu die Wacht am Rhein»).

Иногда она принималась горячо уверять меня, что Австрия и Германия обязательно победят Россию и больше никогда не будут ее бояться. То начинала восхвалять двух кайзеров — германского Вильгельма II и австрийского Франца Иосифа I. То начинала ругать русских казаков за их жестокость при подавлении революции 1905 года. Я старался отмалчиваться, видя в ней такую патриотическую жажду победы над моей родиной-Россией. Мое молчание ей надоело.

— Почему вы не спорите со мной? Неужели у вас нет своего мнения о войне или желания победы своим, русским? — настойчиво обратилась она ко мне.

— Конечно, есть, фрау, — ответил я.

— Так высказывайте же его смело, не бойтесь! — крикнула она.

«Ах, так!» — подумал я. Мне захотелось ее попугать и подразнить.

— Извольте, — ответил я ей. — Вот мое мнение о казаках. Если они в 1905 году так жестоко обращались со своими, русскими, то как яростно они будут бить своих врагов, немцев и австрийцев. И вашу песню насчет стражи на Рейне в России скоро будут петь так: «Милая Россия, можешь веселиться, казаки победно движутся к Рейну» («Lieb Russland, magst lueßtig sein, die Kasaken ziehn siegreich zum Rhein»).

— Молодой человек, — взвизгнула фрау Шимечек, — вы забываете, что находитесь в неприятельской стране, раз говорите такие слова.

— Но вы же сами хотели слышать мое мнение насчет войны, вот я и сказал. Я и в неприятельской стране остаюсь русским.

Фрау Шимечек замолчала. И после этого не вызывала меня на откровенность.