Я отворачиваюсь, но он давит на скулы, поворачивая голову.

— Смотри.

Не хочу, но глаза сами выхватывают знакомые черты из общей массы пятен. Моя Лиза… а рядом Домогаров.

— Не смей, — кричу, захлёбываясь страхом. — Не смей её трогать, падаль! Убью, убью же, мразь. — Волна ненависти поднимает меня над подушкой, но я вновь падаю на скользкое бельё, и кусаю губы от боли.

— Какие отвратительные слова появляются из твоего рта, — кривится Глеб. — Ты сама доводишь меня до неизбежного, чего теперь орёшь? — удивляется он и пролистывает картинки на экране одну за другой.

Лиза… Лиза… везде Лиза с матерью или Домогаровыми. Они держат её своими грязными руками, касаются нежных щёк прогнившими губами. Она им доверяет.

— Она же ребёнок! — срываюсь на кашель. — Твой ребёнок! Неужели, в тебе ничего человеческого не осталось?!

— Тебе должно быть стыдно, моя девочка. Ты втянула такую кроху в наши дела из-за собственного эгоизма. За всё надо платить, Мелания… — Глеб будто не слышит и продолжает говорить, любовно поглаживая смартфон.

Глеб сошёл с ума, вынуждено признаю и сжимаю зубы. Как он смог скрывать это от общества? Неужели, его отец знал? Знал и всё равно отдал «Штэрн».

— Только тронь мою дочь. — Я дёргаю руки, и плевать, что прикована. Убью. — Если Лиза пострадает, я уничтожу тебя, Домогаров.

— Ты не в том положении, чтобы угрожать, — смеётся он. — Ты знаешь, чего я хочу. Думаю, это малая плата за безопасность нашей дочурки. Ты же знаешь, — он скользнул языком по своим губам, обнажая зубы, — насколько я алчен.

Не могу. Я повисла на наручниках, опустив голову. Больше не могу. Видит бог, я держалась изо всех сил. Прости меня, Лиза… Прости свою непутёвую мать.

— Что? — Он театрально приложил руку к уху и наклонился. — Ты хочешь что-то сказать?

— Люблю, — выдавливаю сквозь зубы, ненавидя себя за это.

— Не слышу, — ухмыляется Глеб.

— Я люблю тебя.

— И это всё?

— Я… ненавижу Никиту Лебедева. И никогда его не любила.

— Мне мало. — Глеб хватает меня за затылок и поднимает голову. — Я хочу услышать больше. — Его дыхание прерывистое, будто он захлёбывается.

— Я сказала то, что ты просил, — скривилась я, проклиная свою жизнь.

Зачем я родилась? Чтобы жить вот так? Говорят, что человеку даётся по силам. Враньё. Меня уже выпили до сухого остатка. Меня нет, больше ничего нет, только эта комната, призванная служить золотой клеткой для игрушки хозяина.

— Это было до того, как ты пожелала мне смерти. Пожалуй, я поверю тебе, если ты скажешь ему это лично. Не забудь сказать, чтобы вернул Лизу твоей матери. Девочке не стоит жить с чужим человеком. — Его язык заскользил по моей шее, заставляя съёживаться от отчаяния. — Этому ребёнку нет места в нашей с тобой новой жизни. Отдай её Марии. Отдай, иначе пожалеешь, что не сделала аборт, — шепчет он, наслаждаясь моим страхом.

Нет.

— Давай же. — Набрав номер, Глеб прижимает телефон к моему уху.

Раз гудок, два… три…

— Алло.

— Это я, — сглотнув комок, отзываюсь.

— Мел?! Где ты?!

— Я… это неважно, Ник. Я хочу, чтобы ты отвёз Лизу к моей маме. — Я должна защитить дочь любой ценой. Если её жизнь и счастье Глеб меняет на моё — я согласна.

Я же доверила её тебе, Ник… так почему? Слеза скатывается по щеке и падает на руку Глеба.

— Что происходит? Почему ты исчезла почти на две недели?! — закричал он зло. — Мелания, скажи мне адрес, я приеду, и мы со всем разберёмся!

— Нет, — улыбаюсь сквозь слёзы. — Мы ни с чем не будем разбираться. Прощай, Ник. Ключи от квартиры оставь в почтовом ящике.

— Я люблю тебя, Мел. Я сделаю всё, чтобы вернуть тебя домой, — в его голосе я слышу не то страх, не то отчаяние, и от этого ещё больнее.

— Я не люблю тебя. И никогда не любила. Просто исчезни.

Глеб забирает телефон и поднеся руку к лицу, слизывает солёные капли. А я… я надеюсь, что умру раньше, чем он придумает очередную игру.

— Давление падает.

— Ты можешь что-нибудь сделать?!

— Могу, если вы не будете мешать. От ваших криков и злости ей лучше не станет. Посмотрите, в каком состоянии её тело.

Не могу дышать, воздуха…

— Смотрите, ваша подруга очнулась.

— Мелания! Не трогай трубки, сейчас всё отключат, подожди!

Из горла вынимают длинный шланг, раздирая стенки гортани. Больно.

Вдох.

Выдох.

— Дыши. — Чья-то тёплая рука ложится на мой лоб.

Мои глаза всё ещё закрыты, но я отчётливо услышала, как хлопнула дверь и кто-то вошёл.

— Роман Владимирович, это последние показатели. В её крови немного наркотиков и большое количество транквилизаторов. Я удивлён, что она вообще очнулась после такой лошадиной дозы. Видимо, стресс от аварии и выброс адреналина помогли. Мы уже чистим кровь, но судя по всему, ей несколько дней придётся лежать под капельницами. Ах да, это результаты рентгена, лучевые кости обеих рук треснуты, четвертое и пятое ребро справа сломаны, нам повезло, что осколки не повредили лёгкое. Присутствует сотрясение мозга, так что возможна потеря памяти. Сопутствующие травмы после изнасилования, повреждения внутренних органов и мягких тканей. Порезы, ссадины и синяки я даже считать не берусь. Роман Владимирович, у этой девушки есть родственники?

— Послушайте! — возмутилась какая-то женщина. — Вам не кажется, что подобные разговоры не для её ушей?!

— Нет. Она должна знать, что с ней происходит. И нет, у неё нет родственников.

— Это значит, что за оплату лечения будете отвечать… вы?

— Да. Все счета направляйте на моё имя.

— Я понял. Пройдёмте в мой кабинет, вам надо подписать документы и разрешение на хирургическое вмешательство.

Дверь снова хлопнула. С трудом открыв глаза, я повернула голову и наткнулась на внимательный взгляд.

— Марина?.. Где я? — даже шёпот причинял боль.

— Прости. — Из глаз сестры Ника полились слёзы. Шмыгнув носом, она прижала платок к глазам и снова разрыдалась. — Прости, Мелания. Я не знала, что всё так… я была уверена, что вы встречаетесь. Прости…

— О чём вы говорите? — нащупав её руку, я легонько сжала дрожащие пальцы. — Никита, он не сильно пострадал?

— Нет, слава богу. Перелом ключицы и сотрясение. — Она растёрла влажную дорожку на щеке и уронила голову, шепча: — Как же так… я… я тебе столько гадостей наговорила, прости.

— Всё в порядке, я тоже не ромашка, — я попыталась улыбнуться, но вышло слишком кисло. — Марина, вы говорили о Глебе Домогарове? Кажется… Ник сказал, что я жила с ним, но я не помню этого. — Подняв правую руку, я уставилась на катетер. — Это просто невозможно, понимаете, Марина? Невозможно. Я ненавижу его