Я потянулся через стол и пожал ему руку, чтобы скрепить сделку.

— Решено, — произнес я.

— Передайте своему клиенту, что на неделе я вернусь. — Майснер порывисто встал и сухо поклонился. Встреча была окончена. — А теперь извините, у меня много дел.

— Я с вами свяжусь.

Стюард проводил меня до трапа.

Шагая назад, к тавернам, по дороге, ведущей вдоль гавани, я обернулся и увидел Майснера на капитанском мостике. Свой белый льняной пиджак он снял, избавился от синего шелкового галстука и теперь выглядел несколько легкомысленно — живое воплощение богатства и вкуса. Голова у меня кружилась от дорогого шампанского и изысканных яств. Мне пришло на ум, что, увидев первые четыре амфоры, Майснер купит все, что мы ему предложим. Майснер мне не нравился, но деньги, о которых шла речь, заставляли закрывать на это глаза до завершения сделки.

На маленькой крытой лодке, пришвартованной бок о бок с яхтой Майснера, смуглый темноволосый мужчина в гавайской рубашке, соломенной шляпе и солнцезащитных очках настраивал камеру дальнего вида. Никто, судя по всему, не заметил его, и механизм затвора загудел, запечатлевая на пленку все перемещения в гавани…

В лабиринте узеньких улиц и аллей по-прежнему свистел ветер, вынуждая всех сидеть по домам, чтобы спастись от пыли. Я нашел Юджина и Димитри в кафе за игрой в tavli — домино, которое так обожают греки.

— Какие новости, дружище? — поинтересовался Юджин.

Я устало сел и с трудом нашел в себе силы заговорить:

— Сделка заключена. Майснер согласился выложить по двадцать тысяч за амфору. Больше не даст. Он и так пытался сбить цену.

Юджин, кажется, был удовлетворен.

— Отличная работа, старина. Хотя, может быть, мы и продешевили. Сам знаешь, в конечной инстанции эти штуки будут стоить на порядок дороже.

— Вероятно, ты прав. Думаю, что мы сначала продадим Майснеру одну амфору, возбудим его аппетит, а потом поднимем цену.

Юджин стукнул кулаком по столу, разбросав костяшки домино и чуть не опрокинув стаканы с ouzo.

— Вот как ты теперь заговорил, парень! Не я ли тебе втолковывал, что амфоры того стоят? Держись за меня, малыш, и все мы станем богатыми и знаменитыми.

Я никак не мог проникнуться его чрезмерным энтузиазмом. Слишком велик был шанс попасться и заработать скверную репутацию.

— Слушай, Юдж, — заговорил я, — что-то в этой сделке мне не нравится.

— Да? И что именно?

— Сам Майснер. Я нутром чую неладное. Не доверяю ему, и все тут. Он слишком скользкий тип.

Юджин ободряюще похлопал меня по плечу.

— Выпей, приятель, и не волнуйся. Я все улажу. — Он протянул мне стакан ликера. — Предоставь это мне, договорились?

Я попытался не обращать внимания на свои предчувствия. С каждым глотком мне становилось все лучше. Но Юджин непременно должен был озвучить мои потаенные мысли.

— Эй, тебе, наверное, не дает покоя загадочная мисс Геллер, а?

— Черт возьми!.. Нет. Это все Майснер.

— Знаешь поговорку про свежую голову? Спокойней, старик. Будь что будет.

Я вышел на дорогу, ведущую в гавань. Порывы ветра стихали, и море успокаивалось. Садящееся солнце напоминало персик, оно озаряло чисто выбеленные домики теплым розовым светом. Тихий вечер выманил людей на улицы, и повсюду на kambani[14]слышались голоса и смех. Длинная вереница туристов выстроилась в очередь в ожидании вечернего парома, который должен был прибыть с минуты на минуту.

Шикарный «роллс-ройс» прокладывал себе дорогу через забитую машинами площадь. Серебристо-серый, блистающий полированным хромом, он, судя по всему, недавно сошел с конвейера. На островах такие попадаются редко; несомненно, это был коллекционный образец. Я заметил британские номера. В салоне находились четверо — трое мужчин и женщина. Я присмотрелся повнимательнее: Брайан, Фредерикс и двое «мальчиков». Немец Эрик сидел за рулем и сердито жестикулировал, осторожно ведя автомобиль сквозь толпу туристов. Кто-то сделал неприличный жест и громко крикнул: «Смотри, куда едешь, придурок!»

Эрик выругался в ответ и повернул на узкую улочку, а потом нажал на газ и помчался в сторону причала — машина неслась, как адская летучая мышь.

Я задумался, куда эти надутые старые пердуны могут ехать в такой спешке. И зачем вообще кому-то торопиться на маленьком благословенном острове Миконос?

В баре «Пиано» музыкант только что завершил свою расслабляющую джазовую импровизацию. Я сел за тихий столик возле окна, выходящего на площадь, заказал выпивку и спросил у пианиста, может ли он сыграть что-нибудь из Дейва Брубека. Когда музыкант начал, я заметил, что на площадь въехало такси. Дверца медленно открылась, выпустив Линду. Она медленными, ленивыми шагами направилась к бару, покачивая висящей на плече холщовой пляжной сумкой. Когда она вошла, я окликнул ее. Линда тепло улыбнулась:

— Юджин сказал мне, что вы здесь. Я уже везде искала.

— Вот как? Что случилось? — Я заказал ей сухой мартини с лимоном.

— Ничего особенно. Мне просто нравится ваше общество.

Она казалась гораздо спокойнее, чем в прошлую нашу встречу; солнце покрыло румянцем ее щеки, отчего Линда выглядела моложе, по-девичьи. Она поиграла соломинкой, размешивая лед, и принялась изящно потягивать напиток, потом сняла солнцезащитные очки и посмотрела на меня своими большими блестящими глазами — сначала оценивающе, затем с кокетливой улыбкой, словно невинное дитя. Я проглотил наживку, но не собирался признаваться ни ей, ни самому себе. «Это не сработает», — подумал я, вспоминая свои бесчисленные интрижки, особенно короткие летние романы. Когда ты знакомишься с красивой женщиной, мир всегда прекрасен и удивителен, дальше в нем поселяется скука, а за ней следуют уязвленные чувства, гнев, иногда угрозы и неизбежно — разбитые сердца. Как говорят мудрецы: когда любовь приносит радость — это замечательно, а когда нет — невыносимо. Не уверен, что у меня вообще найдется время для любви.

Я не заметил, что на секунду выпал из жизни, погрузившись в собственные мысли, но Линда это поняла.

— Вы о чем-то задумались, — сказала она. — Что случилось?

— Нет, ничего. — Я снова взглянул на ее прелестное лицо и осознал, что у меня проблемы. Пианист закончил играть. Я встал, подошел к инструменту и начал бренчать легкую джазовую пьеску, которую разучил в Сан-Франциско. Линда оживилась. Она приблизилась ко мне и облокотилась на пианино.

— А у вас много талантов, — произнесла она низким хрипловатым голосом.

Западный край неба пылал оранжевым, маленькие сельские домики окрасились в розовые тона, будто кто-то залил их краской. Я ощутил легкую меланхолию и подумал, как бы мне хотелось стабильных отношений с женщиной. Студия в Саусалито казалась такой далекой. Меня охватила ностальгия, в мозгу началась цепная реакция. Я обратился к собственной душе, исследуя мотивы прошлых поступков и себя самого. Может быть, я утратил чувство собственного достоинства? Было время, когда я ненавидел всяческие подсчеты — и в результате стал тем, кто я есть теперь. Я вспомнил молодые годы, когда я учился живописи и боролся за выживание в мире, который казался простым и ясным. Был ли я счастлив тогда? Мне всегда казалось, что я властен над своей жизнью и судьбой, но в чем-то ход вещей изменился и принял новое направление…