могут — если я подозревал, что только более широкая коалиция, чем они могли создать, другой язык, чем они использовали, может встряхнуть Вашингтон и дать надежду тем, кто в ней нуждается — я также понимал, что мой статус фаворита был отчасти иллюзией, результатом дружественного освещения в СМИ и чрезмерного аппетита ко всему новому. Я знал, что это увлечение может в одно мгновение смениться на противоположное, и восходящая звезда превратится в безвольного юнца, самонадеянно полагающего, что он сможет управлять страной менее чем в середине своего первого срока.

Лучше повременить, сказал я себе. Заплатить взносы, собрать читы, дождаться своей очереди.

Ярким весенним днем Гарри Рид попросил меня зайти к нему в кабинет. Я поднялся по широкой мраморной лестнице из зала заседаний Сената на второй этаж, и с каждой ступенькой на меня смотрели неулыбчивые, темноглазые портреты давно умерших людей. Гарри встретил меня в приемной и провел в свой кабинет — большую комнату с высоким потолком, с такой же замысловатой лепниной, изразцами и захватывающим видом, как и у других высокопоставленных сенаторов, но без памятных вещей или фотографий рукопожатий со знаменитостями, которые украшали другие кабинеты.

"Позвольте мне перейти к делу", — сказал Гарри, как будто он был известен светской беседой. "В нашей фракции много людей, планирующих баллотироваться в президенты. Я с трудом могу сосчитать их всех. И они хорошие люди, Барак, поэтому я не могу публично принимать чью-либо сторону…".

"Послушай, Гарри, просто чтобы ты знал, я не…"

"Но, — сказал он, прервав меня, — я думаю, тебе нужно подумать о том, чтобы участвовать в этом цикле. Я знаю, что вы говорили, что не будете этого делать. И конечно, многие скажут, что тебе нужно больше опыта. Но позвольте мне сказать вам кое-что. Еще десять лет в Сенате не сделают вас лучшим президентом. Вы мотивируете людей, особенно молодежь, меньшинства, даже белых людей со средним достатком. Это другое, понимаете. Люди ищут что-то другое. Конечно, это будет трудно, но я думаю, что вы сможете победить. Шумер тоже так считает".

Он встал и направился к двери, давая понять, что встреча окончена. "Ну, это все, что я хотел тебе сказать. Так что подумай об этом, хорошо?"

Я вышел из его кабинета ошеломленный. Насколько хорошие отношения сложились у меня с Гарри, я знал его как самого практичного из политиков. Спускаясь по лестнице, я думал, не было ли в его словах какого-то уклона, какой-то изощренной игры, в которую он играет, но я был слишком тусклым, чтобы понять это. Но когда я позже разговаривал с Чаком Шумером, а затем с Диком Дурбином, они передали мне одно и то же послание: Страна отчаянно нуждалась в новом голосе. Я никогда не был бы в лучшем положении для баллотирования, чем сейчас, и с моими связями с молодыми избирателями, меньшинствами и независимыми, я мог бы расширить карту таким образом, что помог бы другим демократам в нижней части избирательного бюллетеня.

Я не делился этими разговорами со своими старшими сотрудниками и ближайшими друзьями, чувствуя, что ступил на минное поле и не должен делать никаких резких движений. Когда я обдумал все это с Питом, он предложил мне провести еще один разговор, прежде чем я задумаюсь о более серьезном рассмотрении того, что может повлечь за собой гонка.

"Вам нужно поговорить с Кеннеди", — сказал он. "Он знает всех игроков. Он сам участвовал в соревнованиях. Он даст вам некоторую перспективу. И по крайней мере, он скажет вам, планирует ли он поддерживать кого-то еще".

Наследник самого известного имени в американской политике, Тед Кеннеди к тому времени был ближе всего к живой легенде Вашингтона. За более чем четыре десятилетия работы в Сенате он был в авангарде всех основных прогрессивных идей, от гражданских прав до минимальной заработной платы и здравоохранения. Своей огромной массой, огромной головой и гривой седых волос он заполнял собой любую комнату, в которую входил, и был тем редким сенатором, который привлекал к себе внимание всякий раз, когда осторожно поднимался со своего места в зале, искал в кармане костюма очки или свои заметки, а его культовый бостонский баритон начинал каждую речь словами "Спасибо, госпожа президент". Аргументация разворачивалась — лицо краснело, голос повышался, доходя до крещендо, как в проповеди о возрождении, независимо от того, насколько обыденным был рассматриваемый вопрос. А потом речь заканчивалась, занавес опускался, и он снова становился прежним, добродушным Тедди, прохаживаясь по проходу, чтобы проверить перекличку или сесть рядом с коллегой, положив руку на его плечо или предплечье, шепча ему на ухо или разражаясь искренним смехом — таким, что вам становилось все равно, что он, возможно, успокаивает вас для какого-то будущего голоса, который может ему понадобиться.

Офис Тедди на третьем этаже здания сената Рассела был отражением этого человека — очаровательный и полный истории, его стены были загромождены фотографиями Камелота, моделями парусников и картинами Кейп-Кода. Одна картина особенно привлекла мое внимание: темные, зубчатые скалы, изгибающиеся на фоне неспокойного, покрытого белыми пятнами моря.

"Мне потребовалось много времени, чтобы сделать это правильно", — сказал Тедди, подойдя ко мне. "Три или четыре попытки".

"Это стоило усилий", — сказал я.

Мы уселись в его внутреннем святилище, с задернутыми шторами и мягким светом, и он начал рассказывать истории — о плавании, своих детях и различных драках, которые он пережил в Сенате. Смешные истории, забавные истории. Время от времени он дрейфовал по какому-то несвязанному течению, а затем возвращался на прежний курс, иногда произнося лишь обрывки мыслей, при этом мы оба знали, что это спектакль, что мы просто приближаемся к истинной цели моего визита.

"Итак…", — наконец сказал он, — "я слышал, что поговаривают о том, что вы баллотируетесь в президенты".

Я сказал ему, что это маловероятно, но, тем не менее, мне нужен его совет.

"Да, но кто сказал, что есть сто сенаторов, которые смотрят в зеркало и видят президента?". Тедди усмехнулся про себя. "Они спрашивают: "Есть ли у меня то, что нужно?". Джек, Бобби, я тоже, давным-давно. Все пошло не так, как планировалось, но все складывается по-своему, я полагаю…"

Он замолчал, погрузившись в свои мысли. Наблюдая за ним, я задавалась вопросом, как он оценивает свою собственную жизнь и жизни своих братьев, ужасную цену, которую каждый из них заплатил в погоне за мечтой. Затем, так же внезапно, он вернулся, его глубокие голубые глаза были устремлены на меня, все по делу.

"Я не буду заходить рано", — сказал Тедди. "Слишком