— Нет, не совсем так. Прошло месяца два после похорон, я шёл из церкви. Подходит ко мне женщина, эта самая гадалка, я её тогда первый раз в жизни видел, берёт меня за руку, и я чувствую, что рука у неё горячая, как печка, и это в мороз-то! Так вот, берёт за руку, смотрит в глаза и говорит: знаю, говорит, касатик, какая печаль у тебя на сердце, вижу кручину твою. Приходи ко мне в Замостье, всё тебе скажу: и про тебя, и про брата. Спросишь Гунашиху, тебе всяк покажет мой дом. Только приходить надо либо в нарождающуюся луну, либо в полнолуние с трёх ночи до шести утра. Только в эти часы, дескать, она в силе. Сказала — и исчезла. А меня аж пот прошиб.

— М-да, интересно, — согласился Шумилов. — И вы, конечно же, пошли?

— Да разве мог я не пойти? Она сначала очень расплывчато говорила, непонятно. Но некоторые вещи про меня очень точно угадала. Я стал денег набавлять, и когда уже дошло до двухсот рублей, тут она и сказала и про светлые волосы, и про родинки. Я сразу понял, что это Александра.

— А вы не думаете, что она могла просто знать, кто вы такой и за двести рублей просто пересказать вам вашу же историю?

— Нет, не думаю. Откуда? Я тогда ещё только первый год в Ростове жил, даже места не имел. Только вот после Нового года в гимназию устроился. Кроме того, Гунашиха из совсем другого района города, никакого родства со мной не имеет, никаких общих знакомых. И потом — родинки! Нет, не думаю, что она меня мистифицировала. Даже не стоит пытаться объяснять подобные явления привычными категориями, — авторитетно заявил Антонин. — Это из разряда необъяснимого. И вот теперь как подумаю, что Николай мёртв, а эта стерва со своим ничтожеством едят, пьют и куражатся над памятью брата, всё во мне вопиет. Такая, знаете ли, волна ненависти поднимается, кажется, убил бы обоих!

— А что же следствие? Оно ведь не могло игнорировать то обстоятельство, что у Александры Егоровны был серьёзный мотив и реальная возможность отравить Николая.

— Видите ли… у Дубровиных всё куплено — и полиция, и адвокаты, и уж тем более свидетели. Последние либо служат в доме Александры прислугой, либо в пароходстве, что примерно одно и то же — все они несвободны в своих показаниях. Ещё до проведения повторных химических экспертиз прокурор окружного суда вернул дело на доследование, поскольку следствие не озаботилось установлением происхождения мышьяка. Дело в том, что мышьяк в доме был! Да-да!

— Расскажите подробнее, — попросил Шумилов.

— В доме обнаружили, чуть ли не фунт, содержащей этот яд пасты для прикорма крыс и мышей. Она была куплена ещё за месяц до отъезда Николая в Калач. Сама Александра, разумеется, пасту не покупала. Слуга, который сначала утверждал, что купить потраву для крыс ему велела хозяйка, потом от своих слов отказался. Дескать, пасту он купил по собственному почину… Полагаю, вы можете догадаться, почему он изменил показания. Мышьяк долгое время не могли отыскать, хотя некоторые свидетели видели, как дворник раскладывал ловушки по разным углам дома и в подвале. Не могли понять, куда же они подевались. По прошествии некоторого времени выяснилось, что всю пасту собрали в ведро, поскольку крысы на неё не реагировали, и вроде бы закопали в саду. Стали искать это место, нашли, выкопали это ведро, и в нём действительно оказалась паста. — Антонин выдержал паузу и неожиданно спросил: — Как думаете, господа, количество найденной пасты совпало с количеством купленной?

— Думаю, нет, — сказал Португалов. — Пасты оказалось меньше.

— А я думаю, что нашли то же количество, что было куплено, — предположил Шумилов.

— Как вы догадались? — изумился Антонин. — Действительно, в аптечной квитанции значилось, что продано было определенное количество унций пасты. И в точности столько же оказалось выкопано в саду. Объясните, Алексей Иванович, почему вы решили, что найден был весь мышьяк?

— Это слишком очевидно — травить ядом, купленным в аптеке. Такое предположение лежит на поверхности. Хоть вы и считаете Александру дурой набитой, она всё же не настолько глупа. Если Николая Дмитриевича и травили чем-то, то никак не этим мышьяком. Я вообще склонен думать, что всю эту историю с крысиной пастой Александра Егоровна замутила как своего рода дымовую завесу, которая скрыла происхождение яда, использованного в отравлении. Предполагая, что покупка пасты, её раскладывание по дому, затем сбор, закапывание в саду — всё это неизбежно отложится в головах многих свидетелей, она устроила всё это намеренно для того, чтобы сначала укрепить подозрения в свой адрес, а затем с блеском их рассеять. Дескать, вы думали, что сейчас меня поймаете — ан, нет! — теперь-то вы видите, что я чиста, как слеза. Хороший ход, очень хороший! Но мы отвлеклись, продолжайте свой рассказ о следствии.

— Соседи тоже неоднократно меняли показания. Сначала открыто говорили о том, что между Александрой и Аристархом существовала связь, затем утверждения такого рода из дела исчезли, остались только глухие отзвуки того, что кто-то что-то от кого-то слышал. Так, ничего конкретного. А потом вообще возникла идея, что мышьяк занесли во время вскрытия. Ха, анатом руки вымыл вместо сулемы раствором мышьяка! Удобное объяснение. Иван Владимирович вам об этом рассказал?

— Да, рассказал, — кивнул Шумилов. — Самое примечательное в этой истории то, что аптекарь согласился признать свою вину.

— А дальше ещё хуже — повторная экспертиза вообще отказалась признать отравление. То есть я чувствую, что дело планомерно разваливается. Убили человека, а виновных нет. Что же мне делать? Я словно пытаюсь пробить головой стену. Хожу, разговариваю со следователем — толку чуть! Ничего не доказать!

— Как это ничего не доказать?! Доказать-доказать! Просто в этом движении нельзя останавливаться!

— Как же мне добиться правды? Как наказать негодяев?

— Прежде всего, не сметь падать духом! Никогда, ни при каких обстоятельствах! Даже с пулей в сердце! Мы можем провести своё негласное расследование. И полагаю, нам по силам наказать порок. Но мне потребуется ваша помощь… Я могу рассчитывать на вас, ежели понадобится ваше участие?

— Конечно, помилуй Бог, непременно! Всё, что смогу… — горячо отозвался Антонин.

— Безусловно, — поддержал его доктор Португалов. — Я не могу смириться ни с убийством Николая, ни с возведённой в мой адрес клеветой.

— А скажите, Антонин, вот вы в начале разговора упомянули, что покупка Александрой Егоровной земли затрагивает ваши интересы…

— Да, именно против меня это и делается.

— Как так?

— На момент смерти Николай владел тридцатью четырьмя процентами акций «Волжско-Уральской пароходной компании». «Вдовья четверть», на которую по закону может рассчитывать Александра, составляет от тридцати четырёх сколько? Правильно, восемь с половиной процентов. Остальные двадцать пять с половиной должны перейти остальным наследникам. Неважно, кто они и сколько их, главное состоит в том, что более четверти акций компании выходит из-под контроля её нынешних хозяев. В декабре прошлого года, спустя два месяца после смерти брата, я попытался вступить в права наследования. Но весь клан Дубровиных объединился против меня. Фактически я был прогнан взашей. Я потребовал, чтобы мне предоставили справку о доходах пароходства, финансовый баланс компании и отчёт о текущих операциях. И опять получил категорический отказ с оскорбительными комментариями в свой адрес и в адрес брата. Тогда я попробовал зайти с другой стороны и потребовал предоставить мне нотариальный акт о дарении Николаю дома в Ростове и акций Александры. Акт этот был оформлен в июле 1887 года.