Анна подъехала к больничным воротам ровно в восемь — выключила двигатель под слова: «В Москве восемь часов. С вами…». Имени Анна уже не услышала. Ходить прямо перед воротами не хотелось — а ну как встретишь Дмитрия Григорьевича, спешащего на субботнее дежурство. Есть риск сорваться и устроить безобразную сцену на улице. Не исключено, что Дмитрий Григорьевич решит, что она пришла мириться или умолять… Умолять? Его? Ну, впрочем, такие самодовольные мерзкие типы ничего другого и не подумают. Сидение в стоявшей машине Анну напрягало, было до невозможности скучно сидеть за рулем и ничего не делать.

От дерева до дерева — пять шагов, от дерева до входа в магазин — восемь шагов, от угла магазина до аптеки — двенадцать шагов. Анна изображала идиотку, прогуливающуюся ранним субботним утром по странному замкнутому маршруту, и не сводила глаз с ворот. В восемь шестнадцать она увидела доктора Пантелиди. Весь в черном, как и было обещано, с черной сумкой на плече. Он прошел через ворота, остановился, начал озираться по сторонам и почти сразу же встретился взглядом с Анной.

Разговор начал Константин Христофорович. Дождался, пока Анна вырулит на «большую дорогу» и сказал:

— Я, чтоб вы знали, во всей этой свистопляске не участвую принципиально. Дима меня обрабатывал, чтобы я тоже написал на вас докладную и подписался под его жалобой, но я его послал. Сначала сказал «нет», а потом послал. Он иногда очень настойчивым становится, до невозможности. Покатилов, наш заведующий, вызывал меня, интересовался, почему я иду против своих коллег. Я не стал говорить того, что думаю, а просто сказал, что как человек, работающий на птичьих правах, не хочу привлекать к себе внимания. Он подумал и согласился со мной. Почему вы улыбаетесь, Анна Андреевна? Разве я сказал что-то смешное?

— Нет, ничего смешного вы не сказали, Константин Христофорович. Просто вы очень хороший дипломат. Сразу же расставили точки над «и» и определили границы нашего взаимодействия. Респект вам!

— Поневоле станешь тут дипломатом, когда надо кормить столько ртов и попутно выплачивать ипотеку. Вы не подумайте, что я жалуюсь, я просто объясняю, почему я заведующему не сказал: «Сан Саныч, а вали-ка ты со своими уговорами следом за Димой!». Я тогда не одну работу потеряю, а сразу три. Потому что врачи это вообще одна мафия, а урология — это мафия в мафии. Пойдут разговоры, что я невменяемый, меня отовсюду выгонят. Ну одна работенка-то всегда останется…

— Сколько же их у вас? — ахнула Анна.

— Четыре. Дежурю в трех стационарах и по скользящему графику двенадцать дней в месяц веду в одной клинике амбулаторный прием. По будням дням, когда на дежурство надо выходить к четырем часам.

— Как вы успеваете?

— Так и успеваю — бегаю с работы на работу. Пару раз в неделю заезжаю на несколько часов домой, повидаться и переодеться. Все собираюсь машину купить, но только накоплю близко к тому, так непременно что-то случается, какие-то непредвиденные траты возникают. Но вы, наверное, не жалобы старого больного грека собрались слушать, а информацию хотите получить.

На старого больного грека жилистый и энергичный Константин Христофорович похож не был. На вид ему было лет сорок пять, не больше, волосы густые, черные, без примеси седины. Только лицо осунувшееся, да мешки под глазами, но при такой жизни это неудивительно. Дежурство в трех стационарах, да еще дюжина дней приема… Мама дорогая, это же всего полтора суток свободных в месяц, что ли?

Анна уважительно покосилась на коллегу, но уточнять насчет количества свободных часов не стала. Константин Христофорович истолковал ее взгляд по-своему.

— Спрашивайте, что вам надо, — подбодрил он. — Врать не буду, расскажу все как есть. Только не под какой-нибудь протокол, а в рамках частной беседы. Неофициально.

— Я поняла, — кивнула Анна, — да мне под протокол не надо. Я хочу понять, почему вдруг Дмитрий Григорьевич так на меня взъелся и ополчился? Он такой обидчивый?..

— Он боится, — перебил Пантелиди. — Боится комиссий, проверок. Боится привлекать к себе внимание.

Он последние две недели из архива не вылезал — «дорабатывал», так сказать, старые истории болезни. Не все, конечно, а самые стремные. У него после вашего выступления в ординаторской была натуральная истерика, а как только он успокоился, то сразу замандражил — как бы вы на него кого-то не натравили.

— И решил, что атака — лучший способ защиты.

— Да, совершенно верно. Он решил как следует потрепать вам нервы, Анна Андреевна. С одной стороны, чтобы отбить охоту с ним связываться, а с другой, сами понимаете, ваша «контржалоба» уже не будет иметь такого веса. Все решат, что вы просто хотите свести счеты.

— Логично. А вы не намекнете, чего там такого стремного? Раз уж сказали «А»…

— То, конечно, скажу и «Б». Ничего экстраординарного у нас не происходит — работает стандартный конвейер по вышибанию денег из пациентов. Я дежурю в трех стационарах — везде одно и то же, разве что в сто пятьдесят четвертой работают более небрежно и более нагло.

— Почему? — заинтересовалась Анна.

— У Сан Саныча, заведующего отделением, есть какой-то кореш в департаменте здравоохранения. Они с ним очень близки, — для наглядности Константин Христофорович потер друг о друга указательные пальцы. — Настолько близки, что Сан Саныч чувствует себя независимым от главного врача и его заместителей. Никто из администрации не суется в урологические дела. Соответственно народ распустился, обоснования диагнозов и назначений пишутся кое-как, через пень-колоду. Могут вклеить липовый хороший анализ или написать заключение УЗИ от фонаря и выписать больного на амбулаторное лечение, если он даром койку занимает, в карман ничего не сует. У того, кто платит, могут найти то, чего нет и тянуть с него деньги. Дима сам говорит, что умный врач должен уметь подгонять диагноз под платежеспособность. Так вот и работают.

— Ясно. А по поводу разглашения врачебной тайны…

— О, там такая история была! — оживился Константин Христофорович. — У больного, которого вы консультировали, две жены. То есть — сейчас он женился вторично, на какой-то молоденькой и смазливой, но бывшая жена все равно о нем беспокоилась и даже носила передачи. Через пару дней после вашего визита обе жены столкнулись у дверей отделения и новая устроила скандал Сан Санычу и Диме, что это они вообще у посторонних берут передачи, вдруг, говорит, она его отравить вздумает, чтобы мое счастье порушить…

— Ух ты! — вырвалось у Анны.

— Я сам не видел, но медсестры рассказывали, что скандал был знатный, стекла дрожали. Еле-еле ее погасили, у бывшей жены передачи принимать запретили, а старшая сестра Мальцева по ходу вспомнила, что видела вас беседующей со старой женой больного. Дима подогрелся и решил из этой мухи раздуть ба-а-льшого слона. Даже больного обрабатывал насчет того, чтобы тот на вас жалобу написал, но, кажется, ничего у него не вышло, тот нормальным мужиком оказался, не стал в эти грязные игры играть и новой жене запретил. Так что про это разглашение врачебной тайны можете забыть.