наиболее созвучна ее настроениям. Она была гораздо менее снисходительна к неистовым словесным экспериментам и публичному шутовству футуристов. В 1913 году она описала, как при первом прочтении скандального альманаха «Садок судей» ей показалось, что он написан на каком-то другом славянском языке, но, сумев расшифровать текст, обнаружила, что «все было так просто и так скучно. Простые истории, просто и плохо рассказанные»[239]. В поздних воспоминаниях о Кузмине Тэффи утверждала: «…на те… большие вечера, где поэты ходили в кофтах и густо ругались с эстрады, парируя ругань публики, на те вечера я не ходила» [Тэффи 2004: 308], однако в 1913 году она писала о таких чтениях с некоторым сочувствием, пусть и щедро приправленным иронией:

Спектакли футуристов мне нравились, и что они кончились, – мне искренно жаль.

Ну, где мы теперь увидим, чтобы вышел господин в кофте на сцену и начал ругаться? <…> – Эй вы, дурачье! Плюю на вас! Тьфу!

– От дурака слышим! – весело гудит в ответ публика[240].

Графический портрет Тэффи, выполненный Александром Яковлевым, 1914 год

Программа «Вечера лирики» в «Бродячей собаке», 26 января 1914 года. Тэффи указана в ряду участников вместе с Анной Ахматовой, Михаилом Кузминым, Николаем Гумилевым, Осипом Мандельштамом, Георгием Ивановым и др.

Она утверждала, что футуристы достигли того, о чем несколько лет назад мечтали теоретики модернистского театра, а именно сборного действа, упразднения рампы: «Рампа уничтожена порхающим через нее туда и обратно соленым огурцом». При этом она не соглашалась с обвинениями в адрес футуристов в отсутствии у них таланта и дурачестве: «Чтобы хорошо надурить, нужно огромное напряжение фантазии, нужна творческая сила…»

Однако дела литературные вскоре отошли на задний план под влиянием разворачивавшихся в мире событий.

Извержение вулкана начинается: война

В июне 1914 года Тэффи находилась в Мариенбаде (в современной Чешской республике), где люди «мирно худели», как она вспоминала 25 лет спустя (перед самым началом следующей мировой войны)[241]. Молодой немецкий офицер с «сентиментальными глазами» сообщил ее соотечественникам, что изучает русский язык, но, когда они попросили его сказать что-нибудь на их родном языке, он «ласково произнес: “Негодяй! Зобака! Зукин сын, мне нужно твоих лошадей!”» Этот немец вполне мог быть мрачноватым комическим вымыслом Тэффи, однако описание того, как ее вместе с толпами других путешественников эвакуировали из Германии в день объявления войны с Россией (5 августа), вероятно, вполне соответствует действительности[242]. В следующий раз она оказалась за границей только в 1919 году, но уже как изгнанница, а не беспечная путешественница.

Вернувшись в Санкт-Петербург, Тэффи стала свидетельницей охватившей город патриотической лихорадки, одним из результатов которой была произошедшая в августе смена звучащего по-немецки названия города на «Петроград». Был обнародован Высочайший манифест с призывом «забыть внутренние распри», что население, по-видимому, и сделало, по крайней мере на некоторое время[243]. Литературные круги разделяли общие настроения и порождали поток патриотических, антигерманских сочинений.

«Бродячая собака» предприняла несколько не слишком энергичных попыток, направленных на поддержку российских военных действий, включая ряд выступлений с военным уклоном, но в целом атмосфера безудержного легкомыслия и шутовства в ней сохранилась[244]. Впрочем, ненадолго. 11 февраля 1915 года дерзкий юный футурист В. В. Маяковский (1893–1930) нарушил программу, продекламировав свое стихотворение «Вам!» – явно адресуя его тем, кто сидел перед ним (в том числе и Тэффи [Парнис, Тименчик 1983: 166]). В нем говорится о том, какова, по мнению Маяковского, была бы реакция раненого офицера, если бы он

вдруг увидел, израненный,

как вы измазанной в котлете губой

похотливо напеваете Северянина! [Маяковский 1963: 90].

По воспоминаниям Пронина, это выступление «имело действие грома, получились даже обмороки» [Парнис, Тименчик 1983: 166]. Этот инцидент привлек к кабаре внимание полиции, которая обнаружила на месте дюжины бутылок вина (тогда оно было официально запрещено). 3 марта 1915 года «Бродячую собаку» закрыли [Шульц, Склярский 2003: 127].

Между тем осенью 1914 года в личной жизни Тэффи произошли резкие перемены, связанные со скандалом, в который она оказалась замешана. Тэффи принимала у себя доктора А. Д. Нюренберга, знаменитого врача, любимца писателей и других деятелей культуры, когда к ней ворвался Галич и пять раз выстрелил из револьвера, ранив Нюренберга в шею, кисть и предплечье. Он стрелял и в Тэффи, но промахнулся. Затем он явился в полицейский участок, где заявил, что предупреждал Нюренберга, что разберется с ним, если тот продолжит навещать Тэффи[245]. Доктор был при смерти, но выжил, а десятилетия спустя Галич рассказал Бунину о последствиях своего преступления:

Я сидел в Выборгской тюрьме, по обвинению в предумышленном убийстве… и если бы не военное ведомство, которое настояло на том, чтобы меня выдали ему на поруки и потом быстро спихнуло меня в ставку верховного главнокомандующего… то Бог знает куда я бы угодил[246].

Ничего больше об отношениях Тэффи с Нюренбергом не известно, но, когда в апреле 1917 года он умер (по-видимому, его смерть не была связана с описанными событиями), она написала некролог, в котором отмечала, что он был человеком, всей душой преданным своему призванию, и потрясающим диагностом[247].

Из-за крайней скрытности во всем, что касалось ее личной жизни, практически не сохранилось намеков на другие (как считалось, многочисленные) связи Тэффи, в том числе на ее отношения с Дмитрием Щербаковым, которому предстояло стать ее вторым мужем. Основным доказательством заключения этого брака является официальное уведомление о том, что капитан Щербаков (его имя не названо) скончался в Париже 16 апреля 1919 года, попросив сообщить о своей смерти своей вдове, «Madame Stcherbakof,f écrivain connu TEFFY»[248]. Из других военных документов следует, что Щербаков был послан к руководителю белого движения адмиралу Колчаку и вместе со штаб-ротмистром Толстым-Милославским добирался в Сибирь через Западную Европу[249].

Другим доказательством этого брака является недатированная студийная фотография Тэффи, обозначенная в описи как портрет «Н. А. Бучинской-Щербаковой»[250]. Кто именно был ее вторым мужем, доподлинно не установлено, но свидетельства указывают на Дмитрия Щербакова, помещика и друга Кузмина, которому Тэффи посвятила рассказ «Автор», вошедший в ее сборник «Карусель» (1913) [Тэффи 1997–2000, 5: 154–156][251]. В воспоминаниях о Кузмине она вскользь упоминает их «общего друга Д. Щ-ва», сопровождавшего Кузмина во время его нечастых визитов к ней [Тэффи 2004: 310]. В дневнике Кузмина некий Щербаков упоминается довольно часто, несколько раз – в