(Это был четвертый по счету университет, в котором он учился. Ни в одном учебном заведении он не задерживался дольше, чем на год-полтора; название будущей его специальности звучало расплывчато-гуманитарно. Статус студента избавлял его от армейской службы, да ему и нравилось учиться; он был бы, наверное, отличником, если бы не вечный страх задеть кого-нибудь невидимыми щупальцами уз. Он страшился и прятался. Он жил неудобной жизнью ночной бабочки, извлеченной под полуденное солнце).

Анна, на дух не переносившая ни намека на конфликт, держалась от странного юноши так далеко, как только позволяла огромная аудитория; итак, Влад сидел в последнем ряду у стены, Анна – в первом ряду у окна. Их разделяли столы и стулья, склоненные головы, скрипы и перешептывания; длинный взгляд прошивал аудиторию из угла в угол, по диагонали, взгляд сквозь пальцы, никому не заметный, напряженный, как тетива.

Кажется, когда-то она занималась танцами. А может быть и нет. Владу нравилось смотреть, как она идет от двери к своему месту. В каждом ее движении сочетались подростковая небрежность – и балетная отточенность. Она была хозяйкой своего тела, и в этом спокойном властвовании Владу виделось что-то от небольшого грациозного зверька. Он не однажды наблюдал, как она прыгает на подножку трамвая – будто белка. Или протискивается сквозь толпу в салоне – как ящерица. Но это было потом, спустя несколько месяцев, когда он повадился ходить за ней, на расстоянии провожать ее домой почти каждый вечер… А поначалу он просто смотрел, как она шагает, как поворачивает голову.

Когда она склонялась над тетрадкой, Влад видел только затылок и ухо. Зато когда она поднимала взгляд на преподавателя – открывался профиль, Влад видел его когда-то в детстве, на старинной монете, которая потом потерялась…

* * *

Заяц метнулся через дорогу. Натуральный заяц; Влад ударил по тормозам, машину повело на скользкой дороге, в последний момент Влад сумел выровняться, не развернуться поперек шоссе, не опрокинуться, не покатиться…

Машина стояла у обочины, зайца, понятно, след простыл, зато яркая картина катастрофы из Владова воображения исчезать не собиралась: бензиновый костер… копоть на белом снегу…

Не могло такого быть, угрюмо подумал Влад. Фантазии.

* * *

Ему нравилось воображать, как он подходит к Анне, останавливается перед ней, смотрит ей в глаза… Говорит что-нибудь незначительное. О погоде. О расписании на будущую неделю. О книгах.

Он даже этого не мог себе позволить! Даже подойти и остановиться рядом; он сидел, как сыч, на своей верхотуре, и оттуда наблюдал, как она разговаривает с преподавателем – и как в глазах ее собеседника, моложавого подтянутого франта, тают будто два кусочка сливочного масла.

Франт преподавал философию, его лекции были дважды в неделю, на безымянном пальце его правой руки имелось толстое обручальное кольцо, тем не менее он всегда выделял взглядом хорошеньких студенток, а ведь Анна была не просто хорошенькая. Она была… нет, не самая красивая на курсе. Были девушки куда более броские; Анна, к тому же, почти не пользовалась косметикой… Анна была – профиль на монете, серебро среди меди и нержавейки, она выделялась бы и среди золота, ленивого, пошлого, желтого. Она смеялась негромко, но Влад всегда слышал ее смех даже сквозь утробный хохот однокурсниц. На лекциях она редко задавала вопросы, но если спрашивала – то будто дротиком в «десятку». Преподаватели, как правило, в ответ поспешно кивали: «Да, хорошо, что вы спросили, я как раз хотел сказать…»

У нее был цепкий, ясный взгляд. Влад мечтал, чтобы она хоть однажды посмотрела на него. Вот так, с огоньком на дне пристальных глаз.

Однажды вечером она сидела в читальном зале до самого закрытия библиотеки. И Влад сидел – совсем рядом, но невидимый Анне за стеллажом с какими-то журналами. Без пяти восемь библиотекарша пошла по рядам, выпроваживая студентов домой; Анна отстала от группки девчонок, брела в гардероб, опустив голову, в руке у нее был шарф, конец его волочился по полу, а Влад шел сзади, в двадцати шагах. Вот пришли в гардероб – на каждом пустом крючке имелся жестяной номерок, и все они звенели, стоило лишь прикоснуться к вешалке; Анна натянула пальто – Влад не стал помогать ей, он ждал у порога, пока она оденется и выйдет…

И тут у нее из кармана вывалился металлический жетончик на метро. Вывалился и покатился по полу, по темному вощеному паркету, по бетонной плитке, прямо к Владовым ногам. Ударился о его правый ботинок – и, потрепыхавшись еще немного, улегся на бок.

Влад машинально наклонился и поднял жетон.

Однокурсники давно привыкли не замечать его – как будто он был такой вот вешалкой со звенящим номерком; Анна и смотрела так, будто в первый раз видела этого небольшого веснушчатого парня с потертой сумкой через плечо.

Но она смотрела. Прямо на него. И в черных цепких глазах было приветливое удивление.

Влад шагнул вперед и положил жетон на стойку гардероба.

– Спасибо, – сказала Анна.

– Пожалуйста, – сказал он, повернулся и вышел.

…Она шла по темной улице, а он шагал сзади, не выпуская ее из виду. Она села в трамвай – и он ухитрился влезть в него так, чтобы она не заметила. Она вышла – и за ней Влад; она вошла в парадное, и он вошел следом – неслышно. На третьем этаже открылась дверь, женский голос спросил, почему так поздно, дверь закрылась…

На другое утро Влад купил на почте десять конвертов без марки и тонкую школьную тетрадь. Спустя два дня, снова проводив Анну до самого дома, оставил конверт в почтовом ящике квартиры номер восемь.

«Привет.

Ты занималась хореографией? Ты танцовщица, да?

Учти – философ таращится на тебя, как на шоколадный торт, а ты ничего не видишь. Тебе и не надо видеть. Пусть себе таращится.

Знай, пожалуйста. Если тебе что-то понадобиться – рядом всегда есть человек, который сможет помочь и защитить.

Всегда.

Ну что – мне удалось тебя заинтриговать?

Апрель».

Утром она внимательно вглядывалась в лица однокурсников. Щеки ее казались более розовыми, чем обычно; проклятый философ нюхом учуял ее романтическое настроение, попросил остаться после пары и долго что-то втолковывал, нежно водя пальцем по строчкам Анниного реферата…

«…Эта скотина обязательно будет приставать к тебе перед экзаменом. Если только он начнет паскудно намекать – приколи на свитер любую брошку, или даже просто булавку…

Апрель».

* * *

Он отпер ворота большим нержавеющим ключом. Загнал в гараж машину – колеса то и дело пробуксовывали в снегу; почтовый ящик был переполнен, из щели для писем и газет розовым языком торчала какая-то рекламная открытка. Порог, ровно припорошенный снегом, походил на стол под крахмальной скатертью; рифленые ботинки Влада припечатали это великолепие, возвестив тем самым любопытному почтальону, что «этот ненормальный» наконец-то вернулся домой.