заново запела Домашка, боязливо оглядываясь на Ледану-«березку».

неуверенно подхватили остальные, готовые каждый миг остановиться, если и с этой «березкой» что-то будет не так.

Но Ледана шагала ровно, хотя тоже боялась: а вдруг русалки в этом году вовсе не желают обряда? Вдруг будут душить всякую, кто наденет зеленое платье, и ей тоже придется боками поплатиться за эту честь? Она уже жалела, что выскочила вперед – пусть бы Младину вели! – но отступать было поздно.

Однако все шло благополучно. Когда шествие выдвинулось из рощи и приблизилось к первым полям, Ледана улыбалась уже вполне уверенно. Люди в удивлении поднимали брови – все ожидали увидеть во главе невест другую девушку, – но мало ли что там у них, у девок, главное, чтобы обряд шел своим порядком.

Хозяева каждого поля припасли пару ведер с речной водой, и теперь, когда шествие двигалось мимо, хватали ведра и выливали воду на Ледану. Озорничая, старались задеть и прочих девок, так что скоро все уже были мокрые. Стоял визг, смех, вопли, прерывающие пение, старики и молодые веселились заодно. Парни нарочно старались окатить из ведра или хоть из ковша ту из девок, которая нравилась, а та в ответ хлестала негодника березовыми ветвями. Затевались погони вдоль края поля, возня, шуточные драки, кто-то уже покатился в обнимку по первым росткам, вопила девка, боясь за белую нарядную сряду, орала старуха, что-де помнут всходы. Иные седобородые отцы семейства с не меньшим проворством гонялись за мокрыми девчонками, под смех собственных детей и брань своей старухи.

Ходили долго, чуть не весь день, обходя все ближние поля у Овсеневой горы. Несколько раз присаживались, хозяева поля выносили угощение – все те же яйца, творог. Хлеба и пирогов почти не было – они пока лишь проклюнулись из земли зелеными травинками. Ледане-Леле есть, как и говорить, не полагалось, она только пила понемногу молока, и к концу обхода едва держалась на ногах. Прочие девушки тоже устали и охрипли от непрерывного пения, хоть и отдыхали по очереди.

Но наконец обход завершился, впереди показалась опушка березовой рощи. За первыми деревьями их встретила Веснояра: весь день она просидела там, дожидаясь сестер и подруг. Не могла даже встать, но едва обход полей закончился, как боль в колене утихла сама собой. Только красные свежие царапины на всем теле и на лице напоминали о гневе русалок.

* * *

В ночь перед Купалой Младине приснился новый сон – да такой, что проснуться и осознать себя лежащей на полатях в избе показалось чуть ли не горем. Во сне она шла прямо по небу – под ногами лежал прозрачный голубой простор, но она ничуть не боялась, будто родилась для жизни здесь. Вровень с собой она видела белые облака, где-то пообок, то ли внизу, то ли просто вдали, расстилались зеленые луга и леса, похожие на зеленый мех. Вокруг сиял свет – теплый, радостный, ласкающий, но источника его было не видно, и порой казалось, что она сама и излучает этот свет, несет его с собой. Расплавленное золото, смешанное с розовым, разливалось по небу вслед за ней, захватывая небосклон, зажигая облака, бросая пламенные отсветы на воду рек и озер, лежащих далеко внизу.

Она шла не просто так – у нее была цель, она ожидала свидания, и ожидание это наполняло ее счастьем. Тот, к кому она направлялась, сейчас спал, и она знала, что ей предстоит его разбудить. И радовалась – так радовалась предстоящей встрече, что ликование, счастье сбывшихся надежд и ожиданий просачивалось наружу прямо сквозь кожу и наполняло все вокруг этим ясным золотистым светом. Она грелась в лучах своей любовной радости и подобного счастья, проникавшего в каждую жилочку, не испытывала никогда раньше и даже не догадывалась, что оно возможно. Сейчас… еще немного… еще несколько шагов, несколько вздохов, и он появится у нее перед глазами наяву, как она столько раз видела его в мечтах!

Вот впереди показалось белое облако. Она приблизилась, осторожно развела невесомый полупрозрачный пух, сквозь который ее руки свободно проходили, зажигая и его этим мягким сиянием. Он был перед ней – зрелый мужчина, рослый, могучий, с золотистыми волосами и такой же бородой. Он спал, и облако содрогалось в такт его глубокому дыханию.

Она замерла, не сразу решившись нарушить его покой. Хотелось умереть сей же миг – и жить вечно, чтобы вечно стоять здесь и смотреть на него. Никто не мог быть прекраснее, и ничто не могло сделать ее более счастливой, чем вид этого лица, дышавшего уверенной силой, теплом, животворящей мощью. Здесь конец ее долгого пути – и начало нового мира. Где он – там всегда начало, потому что именно он зарождает жизнь во всемирье.

Наконец она опустила руку и коснулась его плеча. И тут же он открыл глаза – голубые, как само небо, сияющие, как небесный огонь. Их взгляды встретились, его сонное лицо оживилось, по нему разлилась мягкая улыбка, выражавшая радость и удивление. Младина опустила руки, подняла их снова – в ее ладонях искрилась вода. Она протянула руки к нему, он подставил свои, она перелила в его ладони эту воду, и он окунул в нее лицо, потом снова взглянул на нее. Вода текла по его лицу, капли горели в бороде и на светлых бровях, а в промытых голубых глазах сияло солнце. Падая вниз, эти капли дождем проливались на леса и нивы, и там внизу тоже все начинало сиять.

Он смотрел на нее с благодарностью, так же обрадованный этой встречей, как и она сама; вот он простер к ней руки, желая обнять, Младина подалась к нему навстречу…

Но сколько она ни тянулась, достать не могла, он был вроде бы близко, но все равно далеко…

И вдруг показалось, что их разделяет огромное пространство. Они стоят на противоположных концах мирозданья, между ними – весь мир… и вокруг нее – тьма…

Но не успела Младина испугаться тому, что так от него оторвана, как проснулась.

Это было как падение с огромной высоты. Тело ее не пострадало – Младина вообще пока не чувствовала никакого тела, – но душа ушиблась так больно, что хотелось плакать. Она пережила во сне такое счастье, о каком и не подозревала, но проснулась и убедилась, что это только сон!

Но нет. Сейчас ведь время свадьбы Лели. Так не сама ли юная богиня весны ходила рано поутру будить своего божественного жениха. Перуна…

Младина села на полатях – пришедшая мысль чуть не разорвала ее. Это Перун! А она шла к нему, потому что любила его больше всего на свете… как может любить богиня, мать всего сущего. Эта любовь наполняет всемирье жизнью, потому она – солнце, озаряющее небосвод. И сейчас внутри нее было горячо от этой любви, и казалось, что нет на свете дела важнее, как идти ей навстречу. Вот прямо сейчас встать, опоясаться да идти. Угадать бы еще куда…

«Ты – мои глаза, способные видеть… его, – вспомнился голос, звучащий из живой серебряной тьмы. – Ты – моя любовь к нему, способная жить в земном мире, ведь сама я не могу к нему приблизиться. Когда я молода и красива, когда силы мои велики – он спит, и даже мои слезы не в силах разбудить его. А когда он просыпается и входит в силу – я старею, дряхлею, дурнею и сама скрываюсь во мраке, чтобы не внушать ему отвращения моим старческим безобразием. Мне не дано поймать его веселый взор, в котором блестит огонь жизни и мощь его страсти, не дано прикоснуться к нему, обнять его, ощутить его любовь! Жить в том мире, где есть он, я могу только через тебя. Ты и есть моя любовь к нему, живущая в его светлом летнем мире…»