— Но ты же совершенно беспомощен… Или это просто из-за того, что ты пьян?

— Все в порядке, все в порядке, — быстро проговорил Кит. — Видишь ли, обычно я ничего такого самолично не делаю. У меня бригада в Уайт-Сити. Настоящие мастера… Так, вот и получилось.

С трудом — теперь вся пластмасса была в крови, поту и слезах — ему удалось-таки снять крышку. Они вместе уставились на пастельный триколор проводов внутри штепселя. Лица их были рядом; Николь слышала сырые затрудненные вздохи, вырывавшиеся из открытого рта Кита.

— С виду все на месте, — заметил он.

— Может, предохранитель сгорел.

— Точно. Может быть.

— Замени его, — посоветовала она, предлагая ему новый предохранитель из бумажного пакета.

Обламывая желтые ногти, матерясь, роняя болты и путая предохранители между собой, Кит управился с этим деянием. Затем он вставил штепсель в розетку и нажал на переключатель, проворно приводя кофемолку в действие. Ничего не произошло.

— Что ж, — сказал Кит через некоторое время. — Дело, стало быть, не в предохранителе.

— Может, посмотришь тогда хотя бы стульчак в туалете?

Ванная оказалась неожиданно просторной — там лежал ковер и полно было излишнего воздуха; поместительную ванну и красную софу разделяло, казалось, немалое расстояние. Это помещение и его обстановка знавали бессчетное число обнажений, выделений, омовений и отражений. Через круглое окошко над ванной пробрасывало прожекторный свой луч солнце. Лицо Кита дрогнуло и покрылось рябью, когда Николь закрыла за ними дверь.

— Унитаз, — произнесла она с беспощадной отчетливостью.

Он подошел к стульчаку и поднял деревянную крышку. Николь ощутила внезапный зуд, покалывание в подмышках. Она знала, что привлекло взгляд Кита, — небольшое фекальное пятно, оставленное ею на холодном белом скате. Увидев его раньше, Николь решила почистить унитаз. Она знала, однако, что если не сделает этого сразу, то вообще не сделает. Она не сделала этого сразу. Поэтому не сделала вообще.

— Сиденье ходит из стороны в сторону, — сказала она. — И скользит.

Когда Кит опустился на колени и в сомнении стал возиться с крышкой, Николь уселась на красную софу. Она приняла позу мыслителя, опершись подбородком на кулак. Кит глянул в ее сторону и увидел то, что там можно было увидеть: светло-серый кашемир, белые чулки, полоску загорелой кожи левой ноги, перекинутой через правую.

— Разболтанный унитаз, — сказал ей Кит булькающим голосом. — Опасно. Можешь навернуться. Погубить свою замужнюю жизнь.

Николь уставилась на него. Возможно, глаза ее на бесконечно малую величину расширились в своих орбитах. Несколько ответов настойчиво просились на язык, как школьники, тянущие руки, чтобы угодить симпатичной учительнице. Один был таким: «А ну дергай отсюда, ты, лох баснословный!»; другой же, что примечательно (и произнести его надлежало монотонно, безо всякого выражения), звучал так: «Кит, тебе грязный секс по нраву?» Она, однако, оставалась безмолвной. Кому какое дело? Никакой замужней жизни быть не может. Она встала.

— У тебя кровь течет. Давай-ка сюда руку.

Она сняла с полки жестянку. По мере того, как она к нему приближалась, в ванной менялось освещение. Затем она прилепила кусок пластыря к оголенному мясу мелко подрагивающего большого пальца Кита. Вблизи эта плоть выглядела генитальной: часто пронзенная волосиками, часто утыканная ими. Если руки его выглядят как гениталии, то на что же похожи вблизи его гениталии? Физиологический эффект, произведенный этой мыслью, вновь напомнил ей о том, что он был тем самым, кто… Их руки разнялись и опустились. У обоих по-разному кружилась голова, когда на фоне холодной чаши унитаза они увидели его яркую кровь, излившуюся на темный след от ее фекалий. Это отвратительно, думала она. Ну да теперь слишком поздно.

— Идем отсюда, — сказала она.

Пятью секундами позже Кит стоял в коридоре, а Николь усердно нагружала его — гладильной доской, утюгом, пылесосом, кофемолкой. Проделывая это, она говорила с ним так, словно бы он был не вполне человеком — или же просто человека изображал. Не будешь ли так любезен. Огромная помощь. Если бы ты смог также. Буду весьма признательна… Она высилась над ним словно бы в тумане. Кубинские каблуки Кита принялись осторожно нащупывать ступеньку за ступенькой — он бочком спускался по лестнице, при этом взирая на нее снизу вверх, до крайности стесненный в движениях. Он выглядел, как уличный артист. Он выглядел, как человек-оркестр.

— Я, пожалуй, выдам тебе аванс, — сказала она, вынимая что-то из бокового стола. Подошла ближе. — Этот парень в «Черном Кресте». Гай?

— Да. Гай, — сказал Кит.

— Он что — он что, шишка какая-то, да, Кит?

— Ясное дело.

— Точно-точно? — Николь ожидала, что Кит ощетинится при любом благоприятном упоминании о Гае Клинче. Но тон его был уважительным, даже восторженным. Сейчас он, казалось, нуждался в любой поддержке, в любом обаянии, пусть даже ассоциативном, какое только было ему доступно.

— Ясное дело. Работает в Сити, не хухры-мухры. И у него есть титул. Я видел на его чековой. Достопочтенный, блин, — сказал Кит, оставаясь себе на уме.

Николь ступила вперед. Пальцы ее сворачивали вместе две пятидесятифунтовые банкноты. Кит весь изогнулся, готовясь их принять.

— Да стой ты, — сказала она. — А то все уронишь.

На нем была черная сетчатая рубашка с залатанным нагрудным карманом. Но в кармане этом лежали его дротики. Поэтому она плотно укатала деньги и сунула их ему в рот.

— Он богат? — спросила она.

Кит сдвинул свернутые в трубочку банкноты в сторону так, будто вполне привык держать во рту деньги.

— Ясен пень.

— Чудесно. Тогда у нас с тобой будет одно дельце. Денежное! Сделай так, чтобы он мне позвонил. Сможешь? И чтоб поскорее?

Он опять весь изогнулся и кивнул.

— Да, и еще одно…

Чем было это «еще одно»? Она внезапно ощутила шутовское желание задрать юбку до пояса, повертеться волчком, а затем поклониться — на манер ужасной маленькой девочки, выступающей перед ужасным маленьким папочкой. Высоко подняв голову, она сказала:

— Меня зовут Николь. Не Ники и не, — губы ее сомкнулись в унылой улыбке, — Ник.

— Хорошо.

— Повтори, что я сказала.

Он повторил.

Она вновь обратила свой взгляд на черную сетчатую рубашку. Коснувшись пальцем одной из широких передних клеток, глубокомысленно проговорила:

— Такого рода штуке следовало бы быть у меня на ногах. А не у тебя на груди. Ладно, Кит, до свиданья.

— Угу, привет.

Николь вернулась в гостиную и закурила. Она слышала, как он ссыпается с лестницы — Кит с деньгами во рту. С минуту она, наклонив голову, глубоко и часто затягивалась, потом подошла к высокому окну в коридоре. На другой стороне улицы она увидела его — он с картинной натужностью горбился над открытым багажником своего автомобиля. Автомобиль был что надо: настоящая машина убийцы. По-мальчишечьи дернувшись, Кит взглянул вверх, в вечернее небо, бледно-розоватый цвет которого, как обычно, представлялся чем-то противоположным здоровью, подобно лицу бледного пьяницы. Их взгляды медленно встретились через стекло. Кит хотел было сделать какой-нибудь приветственный жест, но внезапно его одолел приступ чихания. Отзвуки его чихов — невнятные и дрожащие — доходили до Николь со скоростью звука: он чихал, как дворняжка. Прижав руку ко рту, он, волоча ноги, обошел вокруг машины, взобрался в нее и медленно покатил вниз по тупиковой улице.