Костян глянул на бутылку, поморщился:

– Не.

– Да забери, пригодится.

– Я новую куплю. Целую.

Обулся, влез в пальто.

– Давай, Макс, не хворай и благополучие береги.

– И тебе того же.

Максим ожидал еще какой-нибудь фразочки Костяна – такой, с подтекстом. Но Костян больше ничего не сказал.

– Ушел? – появилась из спальни жена.

– Да.

– Что он разорялся?

– Мучается. Поэт ведь.

Жена скривила губы, словно услышала чушь:

– Он им, кажется, на первом курсе еще быть перестал.

Сама она училась на переводчика.

– Это, Лариса, пожизненно, – сказал Максим.

Оглянулся на дверь.

– Пойду машину посмотрю.

– Зачем?

– Мало ли что от этих больных ожидать. – Быстро оделся и, уже оказавшись в подъезде, закрыв дверь, добавил: – От всех нас… живых.

Мятеж Мурада Гельмурадова

В их стране редко бывали гости. Говорят, что раньше, когда страна была частью огромного братства народов, приезжали туристы, которым нравилось ходить по покрытым красноватым песком горам; из столицы братства часто спускались на длинных, цвета снега самолетах официальные делегации. Но всё это прекратилось задолго до рождения Мурада. Однажды братство с треском и кровью развалилось, и их страна закрыла границы, чтобы кровь не залила и ее.

Мир вокруг был опасен, жесток – по телевизору показывали, что на востоке, юге, западе и севере всё время взрывают, стреляют, плачут. А у них – танцуют и поют. Там митингуют, протестуют, жгут автомобили. А у них работают и потом весело отдыхают.

В телевизоре был отдельный канал, где президент управлял страной. В восемь утра он входил в кабинет, вешал на спинку кресла черный пиджак и садился перед мониторами. Наблюдал за строительством государственных дворцов и памятников, стрижкой овец, добычей газа. Часто вызывал министров и ругал их. Министры стояли, нагнув спину и опустив голову, мелко, часто кивали. Потом президент разрешал им идти, и через час, другой недостаток устраняли, ошибку исправляли.

В девять, а случалось, и в одиннадцать вечера президент поднимался, надевал пиджак и шел домой. Ел он редко, уезжал из города несколько раз в году, а из страны – раз в несколько лет. И другим он говорил, что нужно жить дома. У них всё есть: и море, и горы, и теперь даже леса – их вырастили в пустыне и поливали с помощью трубочек-капилляров, покупая воду в соседней стране.

Впрочем, выехать и при желании было сложно. Нет, не запрещали, но требовалось много документов, визы стоили дорого; Мурад знал всего с десяток тех, кто побывал за границей, и все они говорили, что там нехорошо – слишком хаотично, многолюдно, непонятно, тревожно. Сам он о других странах всерьез не задумывался. Ему хватало своей. Он узнавал ее постепенно, зато подробно, детально. И писал об этом рассказы.

Писать начал еще в школьные годы. Спасибо учителю литературы – тот, прочитав его сочинения, сказал, что у Мурада способности, их нужно развивать, посоветовал написать о своем деде, потом о своей маме, потом придумать историю старого граната во дворе школы…

Сначала Мурад относился к этому как к игре, а затем почувствовал: словами на бумаге может выражать очень многое. Так он стал писателем.

Его рассказы о хороших людях, природе печатали в газете «Родная страна» и журнале «Родная речь», читали по радио артисты театра; в руководстве Управления литературой заговорили о выпуске первой книги. Заговорил заслуженный Мылла-Кули, который считался наставником Мурада, и его поддержали. Но нашлись те, кто заметил: Мурад еще слишком юн – двадцать лет.

– А книга – это очень серьезно. Она должна созреть. Пусть закончит университет. Мы ждали первую книгу годами.

Мурад окончил университет, потом аспирантуру, стал младшим преподавателем мировой литературы. Читал лекции студентам, и лекции походили на те, какие читали ему. Это было не из-за лени Мурада – просто ему так посоветовали.

– Ничего хорошего в последние тридцать лет не появилось. Наоборот, в основном разврат, индивидуализм, духовное разложение.

Мурад не спорил.

Его книга из сорока лирических новелл давно была сдана в издательство, но очередь двигалась медленно, в нее постоянно вклинивались произведения старших, уважаемых писателей. Они работали очень много и быстро, хотя на вид были дряхлыми, ходили с палочками, говорили одышливо, медленно.

Дряхлел и Мылла-Кули, продолжавший опекать Мурада; заметно сдавал даже президент. И однажды президент умер.

Страна застыла в страхе и растерянности, но утром люди увидели по телевизору, как в кабинет президента вошел его заместитель, повесил пиджак на спинку кресла, так же стал наблюдать за строительством, стрижкой овец, сбором урожая, ругать министров… Через два месяца он стал президентом.

Всё пошло почти как прежде. Правда, новый президент несколько раз заметил, что при прежнем были отдельные недостатки, а теперь их не будет, что строили много памятников, а теперь будут строить много жилых домов, что слишком сильно закрывались от остального мира, а теперь в разумных пределах откроются…

После выхода дебютной книги, которая, правда, не принесла ему большой радости – видимо, перегорел, пока ждал, – Мурад сделался уважаемым человеком и сам почувствовал свой вес. И решил написать не очередной рассказ или новеллу, а большую вещь. Может быть, роман. Тем более Мылла-Кули учил:

– Чтобы остаться в народной памяти, нужно создать эпос. Современный эпос должен иметь форму романа.

И вот в атмосфере легкой свежести и в ощущении скорых перемен, от которых, правда, иногда становилось тревожно – к чему приведут? – Мурад быстро, вдохновенно создал произведение в пятьсот страниц. Что это, эпос или нет, он, сам знаток литературы, определить не мог. Сейчас он был автором, для которого главное не знание, а наитие.

Мурад написал о том, как старый человек после нескольких лет жизни в родном поселении, затерянном в пустынных горах, приехал в столицу. Он сел на остановке и стал делиться с людьми впечатлениями о произошедших изменениях в облике города, рассказывать о своей судьбе, трудной, но честной, трудовой, предостерегать молодежь от ошибок, давать советы и наказы мужчинам. Люди на остановке менялись, а старик всё сидел, то погружался мыслями и речами в прошлое, то оглядывался вокруг и мечтал, что родная страна станет еще краше и богаче.

Произведение получилось. Мурад понимал это. Сначала лишь чувствовал, когда писал, а потом, когда правил, стараясь воспринимать написанное как чужое, – уже понимал. И, окрыленный удачей, отнес рукопись в Управление литературой, где происходил отбор того, что достойно быть изданным.

Наверное, он совершил ошибку, что сначала не показал Мылле-Кули. Не подстраховался, а главное, не соблюл старинное правило – поделись своим опытом с наставником.

И Мылла-Кули стал первым и самым суровым критиком произведения. Наверное,