Сложно преувеличить страх и ужас, вызванные этими событиями у большой части населения в Западной и Центральной Европе. Средние и высшие слои общества были обеспокоены радикальной коммунистической риторикой и видели, как люди вроде них в России теряли свое имущество и исчезали в пыточных камерах и лагерях ЧК. Социал-демократы боялись, что если коммунисты придут к власти в их собственной стране, то их ждет участь, которая постигла умеренных социалистов-меньшевиков и ориентированных на крестьянство социалистов-революционеров в Москве и Петрограде. Везде с самого начала демократы понимали, что коммунизм стремился к подавлению прав человека, уничтожению представительных институтов и отмене гражданских свобод. Наблюдаемый террор рождал уверенность, что в своих странах коммунизм необходимо было остановить любой ценой, даже с помощью жестоких мер и через отмену тех самых гражданских свобод, которые они обещали защищать. По мнению правых, коммунисты и социал-демократы представляли собой две стороны одной медали, и одни были не менее опасны, чем другие. В Венгрии в 1918 г. было установлено недолгое правление коммунистического режима Белы Куна, который попытался упразднить церковь и был быстро свергнут монархистами под руководством адмирала Миклоша Хорти. Контрреволюционный режим продолжал осуществлять «белый террор», в ходе которого тысячи большевиков и социалистов были арестованы, подвергнуты пыткам, брошены в тюрьму и убиты. События в Венгрии дали Центральной Европе впервые почувствовать новый уровень политической жестокости и противоречий, которым предстояло появиться в результате напряженности, вызванной войной[152].

В самой Германии в начале 1918 г. угроза коммунизма все еще оставалась относительно далекой. Ленин с большевиками быстро подписали столь важное перемирие, которое дало им передышку, необходимую для консолидации захваченной власти. Немцы заключили жесткую сделку, аннексировав огромные территории у русских по условиям Брест-Литовского договора в начале 1918 г. Переброска большого числа немецких войск с закрытого теперь восточного фронта на запад для усиления весеннего наступления, казалось, должна была обеспечить окончательную победу. В своем ежегодном обращении к немецкому народу в августе 1918 г. кайзер убедил всех, что худшая часть войны была позади. Это было более или менее верно, но не в том смысле, какой он имел в виду[153]. Потому что огромные потери немецкой армии в ходе весеннего наступления Людендорфа освободили дорогу союзникам, усиленным большим числом свежих американских войск и ресурсов, и позволили прорвать немецкую оборону и начать быстрое продвижение по всему западному фронту. Боевой дух в немецкой армии стал падать, и все больше немецких частей самовольно оставляли фронт или сдавались союзникам. Последние удары были нанесены, когда союзник Германии Болгария попросила мира, а армии Габсбургов на юге начали таять под возобновившимися атаками итальянцев[154]. Гинденбургу и Людендорфу в конце сентября пришлось сообщить кайзеру, что поражение неизбежно. Массовое усиление цензуры обеспечило на некоторое время продолжение газетных публикаций о неминуемой победе, тогда как в реальности эта победа была уже давно упущена. Поэтому шок от новостей о поражении Германии был еще больше[155]. Он оказался слишком сильным для того, что осталось от политической системы империи Бисмарка, созданной в 1871 г.

Именно в этом котле войны и революции зарождался нацизм. Лишь пятнадцать лет отделяли поражение Германии в 1918 г. от пришествия Третьего рейха в 1933 г. Тем не менее на этом пути было много препятствий и поворотов. Триумф Гитлера в 1918 г. нисколько не казался неизбежным, точно так же он не был предопределен прежним направлением немецкой истории. Создание Германской империи, рост ее экономической мощи и ее возвышение до статуса великой державы породили у многих людей ожидания, которые, как к тому времени стало очевидным, рейх и его институты не могли оправдать. Пример Бисмарка в качестве безжалостного и жесткого лидера, не боявшегося использовать насилие и обман для достижения своих целей, стоял перед глазами многих людей, а решительность, с которой он действовал, сдерживая демократическую угрозу политического католицизма и социалистического рабочего движения, широко одобрялась протестантами средних классов. «Тихая диктатура» Гинденбурга и Людендорфа положила начало жесткому, авторитарному правлению в момент жесточайшего национального кризиса в 1916 г. и создала опасный прецедент для будущего.

Наследие немецкого прошлого во многих отношениях было весьма обременительным. Однако оно не делало приход и торжество нацизма неизбежным. Тени, отбрасываемые могуществом Бисмарка, были рассеяны. Однако к концу Первой мировой войны они неизмеримо сгустились. Проблемы, оставленные немецкой политической системе Бисмарком и его последователями, крайне усложнились из-за последствий войны, а к ним добавились и другие, предвещавшие еще большие трудности в будущем. Без войны нацизм не стал бы серьезной политической силой и столько немцев не искали бы так отчаянно авторитарной альтернативы гражданской политике, которая предала Германию в час нужды. Ставки в 1914–18 гг. были настолько высоки, что и левые и правые готовились к экстремальным мерам, о которых до войны лишь мечтали отдельные фигуры на окраинах политической жизни. Взаимные обвинения и попытки возложить друг на друга ответственность за поражение Германии только усиливали политический конфликт. Огромные жертвы, лишения, смерти заставляли немцев всех политических взглядов лихорадочно искать причины. Невообразимые финансовые потери в войне породили гигантское бремя для мировой экономики, которое она не смогла сбросить в течение следующих тридцати лет, бремя, пришедшееся в основном на Германию. Разгул национальной ненависти во всех воевавших странах оставил ужасное наследство для будущего. Вместе с тем, в то время как немецкие войска возвращались домой, а кайзер неохотно готовился передать власть демократическому преемнику, ничего еще не было решено.

I