— Но потом-то поверили! Почему же так прохладно отнеслись к нему уже здесь, в Москве? Понятно, Карибский кризис, Хрущев… Но человек был готов трудиться, по-прежнему вкалывать!

— Мне кажется, тут сыграли роль несколько факторов, — чувствовалось, что Руфина Ивановна хорошо знает, о чем говорит. — Во-первых, он оставался иностранцем, а к ним у нас всегда относились с подозрением. Потом были некоторые сотрудники органов, которые, как Модржинская, уверяли, что Филби работал на англичан…

— Известная разведчица, она в военные годы, да и после писала суровые докладные записки, которые догадывались высшему руководству. — Эту историю наездов на Филби я слышал не раз. — Елену Модржинскую ценили: перед самой войной она под псевдонимом «Марья» передавала ценнейшие сведения из оккупированной немцами Варшавы. А тут жестоко ошибалась, но стояла на своем, уверяла в собственной правоте. Начинались проверки, ее записки из дела Филби изымались, но привкус оставался…

— И потом все зависит от человека, который тогда, в 1963-м, стоял во главе всего этого дела. Руководствовались чисто бюрократическим принципом: если ничего не делать, ничего не будет. Можно рискнуть, но зачем? Проще было посадить его «в клетку», дать охрану, следить за безопасностью. И еще печально, что Кима лишили всех контактов.

— С кем?

— Например, здесь работал его старый друг по Бейруту — журналист Дик Бистон. Ким обожал балет, оперу, музыку. И надо же было так случиться: однажды в первый раз, когда мы с Кимом пошли в Большой театр, мы наткнулись на Бистона с женой. Он тогда здесь работал корреспондентом «Дейли телеграф». Идем по проходу, а он нам навстречу. Мужчины вышли покурить, а Ким и меня прихватил. Вскоре в «Дейли телеграф» появилась маленькая заметочка с подробностями — в чем я была одета. По-моему, можно было бы встречаться. Вообще Ким сам избегал встреч с журналистами — не мог отвечать на многие вопросы. Но, думаю, ему было бы приятно повидаться со старыми друзьями. Кстати, у него был контакт с одной очень интересной старенькой американкой. Было ей за девяносто. Познакомил и меня, говорил: «Я уверен, ты ей понравишься». Жила здесь эта женщина с 1920-х годов, работала с людьми из ленинского окружения и ни за что не хотела возвращаться в Америку. Убежденная коммунистка, дом ее недалеко от нас, за Патриаршими прудами. Мы часто ее навещали. Ким получал много зарубежных газет и журналов, и по ее просьбе мы по прочтении всё приносили ей большими пачками.

— И больше ни с кем?

— С самого начала мы подружились с Блейками — Джорджем и его женой Идой. Ким был знаком с ними еще до меня. Я же познакомилась с Кимом благодаря Иде, за что ей очень признательна. Мы регулярно встречались семьями.

Собеседник: — Боюсь, что здесь свою роль сыграл и предвоенный период, когда докладывали, докладывали — а даты нападения переносились. И только когда это все пошло уже в комплексе, когда вся группа Филби стала работать, их воспринимали уже по-другому. Тут идут и телеграммы из британского Форин оффис, тут и немецкие телеграммы расшифрованные и нам пересланные… Вы знаете, что Филби приносил нам целые дела? Он брал какое-то дело с работы, отдавал его в темноте вечером связнику. Иногда передавались целые тома. Наш человек ехал к себе в советское посольство и все это перефотографировалось. Дальше они встречались снова, наш сотрудник возвращал Киму дело.

— Жуткий риск!

Собеседник: — Это сейчас вот так понять, осознать — сложно. Филби пишет в своей книге, что тут разные факторы помогали — бомбежки, затемнение над Лондоном было. Никто внимания не обращал. А сейчас, на нашем уровне подумать? Это, вы правы, ужасный, конечно, риск, страшный риск. Понятно, что работа в форс-мажорных обстоятельствах. Теперь представляете, как это могли воспринимать в Москве? Да, ясно «враг народа» — ведь так невозможно! Еще один момент. Представьте 1937 год, репрессии. Расстреливали английских шпионов, кучу немецких шпионов, кучу американских… Расстреливают, сажают — и вдруг появляется английский источник, который пишет: «В посольстве Великобритании в Москве на связи всего два-три агента». Как же так?! «Английских агентов» в НКВД расстреливали сотнями, тысячами, а кто-то пишет, что их всего два-три. Да не может быть такого! Значит, он врет. То есть Филби не верили. Получалось, что волной тех репрессий было создано недоверие к самим себе. Когда ему дают задание выявить кого-то типа Сиднея Рейли…

— Это которого вывели в СССР в ходе операции «Трест»?

Собеседник: — Ну да, в 1925 году! А тут вдруг Филби запрашивают — мол, как там у вас Рейли поживает, чего делает? Ким в полном недоумении оттуда отвечает: вы чего, ребята, он же у вас в СССР давно арестован и расстрелян! Настолько сильна была волна репрессий, что сотрудник Центра — и не в курсе. Вот такой был уровень работы… Только потом, постепенно стало все это налаживаться. Согласен, были трудные годы. Но я категорически против того, чтобы Филби представляли в образе человека, заливавшего свою боль коньяком. Сложите всю его жизнь и сделайте вывод.

— Ну да, ведь даже в тяжелое время Филби дает советы, как держаться проваленным агентам. Пишет об Америке, где арестован наш атомный агент Нан, об Англии, где посажен в тюрьму столько для нас сделавший немец Фукс. Смысл: нельзя признаваться. Почему сам Филби довольно спокойно вышел из-под подозрений? Он знал всю методику контрразведки. Как арестовывали? Практически брали на понт: а ну-ка, признавайся! Но Филби-то все это знал. Потому-то и давал совет: полный отказ от всего и с улыбкой…

Собеседник: — Когда Фукса и Нана судили, обвинители боялись, что вот сейчас их адвокаты возьмут и используют все неточности и несуразности. Но те промолчали. И Ким возмущался: как так — защитник бездействует, надо же знать наше британское право! Доказательства, предоставленные в суд, добыты противоправно. То есть главным становилось слово полицейского. И все, больше ничего не было! У Филби написана работа об этом, но… Получилась та же трагедия, что и с Рихардом Зорге. О нем мы начали узнавать после выпущенного на Западе фильма «Кто вы, доктор Зорге?», который посмотрел Хрущев. А так бы ведать не ведали. Так и тут. Проведена гигантская работа — целые тома и тома. Чтобы кто-то совершил подобное, по крайней мере, я не слышал. В полном объеме обо всем, Филби сделанном, мало кто знает даже сегодня.

— Так давайте об этом расскажем в нашей книге — все, что можно, что разрешено. Лет-то пролетело сколько!

Собеседник: — Вы знаете, в чем парадокс, а если откровенно, — то боль и проблема разведки? Многие сообщения Филби докладывались тому же Сталину один на один, практически в оригинале. Получается, что аналитическим центром был единственный человек: Иосиф Виссарионович. Аналитического центра у разведки тогда не было, вся информация проходила через резолюции какого-нибудь среднего начальника. И выходило: «Войны не будет, как вы и говорили, товарищ Сталин». Отсюда всё и получалось…

— Или не получалось?

Собеседник: — Получалось, что кто знал о Филби реально? Знал о нем Сталин. Вот вам и ответ.