И еще одна реплика о злополучном национальном вопросе. Наряду с незатухающей трескотней о мудрой национальной политике в стране происходили чудовищные акции беззакония против целых народов. Я не намерен углубляться в происходившие тогда события, но депортация малых народов: чеченцев, ингушей, калмыков, крымских татар и турков-месхетинцев, немцев Поволжья, насильственное переселение с Дальнего Востока в Среднюю Азию корейцев, особая «любовь» к вечно за что-то борющимся евреям — все это лишь малая доля того, что и сегодня будоражит память и опаляет сознание многих сотен тысяч людей.

Более того... Даже сегодня, через полвека после описанных мною событий, на просторах нашей России какие-то ублюдки совершают омерзительные акты насилия и вандализма над могилами, памятниками и надгробиями давно ушедших из жизни людей. Кому это нужно? Зачем?

В один из весенних дней, когда я завершал работу над этой главой, в моей квартире раздался звонок. Оказалось, что в Москву прилетел в командировку давно живущий в Нью-Йорке мой стародавний сосед по лестничной клетке Жора Аксентян. С ним мы соседствовали без малого 40 лет! Теперь он благоденствует со своей семьей в Штатах и вроде бы вполне доволен своим житьем. Георгий прекрасный инженер, кандидат наук, и в его успехах, казалось бы, ничего удивительного нет. Это же можно сказать и о его очаровательной супруге, умелом и добром стоматологе Мариночке, перед многими качествами которой я всегда преклонялся. Жаль только, что эта милая пара и их уже взрослая дочь Маша не удостоились должного внимания на своей родине, в России.

Впрочем, сейчас речь не о моих добрых соседях. Когда мы с Георгием, перебивая друг друга, заговорили о прожитых рядом годах, о наших автомобильных увлечениях и, разумеется, о давно канувших в Лету и куда-то запропастившихся замечательных девочках, то коснулись и моих литературных увлечений. Ведь только за последние 15 лет мне удалось опубликовать около 15 книг о футболе и его людях. Рассказал я своему бывшему соседу и о готовящейся к печати очередной автобиографической книге с пока еще условным названием «Не только о футболе».

Мой собеседник, никогда ранее не проявлявший интереса к футболу, вдруг радостно встрепенулся: «А ты знаешь бывшего киевлянина Виктора Каневского?» «Ну как же», — отвечал я. Мне ведь доводилось неоднократно судить матчи с участием Виктора, когда он был лидером атак киевского «Динамо», победителем чемпионатов и Кубков СССР, игроком сборной команды страны!

Я подошел к книжному шкафу и извлек из него футбольную энциклопедию 1997 года, в работе над которой тоже принимал участие. На 177-й странице напечатана статья о В. Каневском. Там, в частности, о нем сообщалось: «Обладал широким тактическим кругозором, отлично видел поле, интуитивно чувствовал предложения партнеров. Отличался высокой стартовой скоростью, хорошей обводкой, владел поставленным ударом с обеих ног, умел завершать атаки неожиданными ударами из трудных положений».

Встречаться с Виктором Ильичом мне доводилось и когда он тренировал харьковский «Металлист», а я приезжал в Харьков в качестве арбитра или спортивного обозревателя.

Должен отметить одну деталь биографии Виктора Каневского. О ней многие болельщики, наверное, даже не знали. Дело в том, что во многих футбольных справочниках, программках, отчетах Каневского именовали Виктором Ильичом, хотя в паспорте, в графе «отчество» была иная запись: «Израилевич».

Зная об этом, я как-то полюбопытствовал у одного из самых популярных администраторов киевлян Рафаила Моисеевича Фельдштейна. Рафа как-то странно посмотрел на меня и с присущим ему невозмутимым юмором ответил: «Неужели ты не понимаешь, что в лучшей команде, представляющей органы Госбезопасности и НКВД Украины, не могло быть лиц еврейской национальности, тем более еще в роли лучшего бомбардира». Мы оба рассмеялись, хотя у нас было больше поводов расплакаться.

Как я грыз гранит науки

После достопамятного расставания с Минтяжмашем я опять легко и успешно сдал вступительные экзамены, набрав 23 балла из 25 возможных, и стал студентом в 28 лет. Учеба давалась мне без особого напряжения. И, замечу, без какой-либо помощи со стороны спорткафедры. Но я всегда отличался повышенным честолюбием и после пережитых потрясений понял, что если я сам не позабочусь о будущем, то никто мне кардинально помочь не сможет. Поэтому уже на первом курсе я прилагал много усилий, чтобы успешно сдать все экзамены очередной сессии. При этом я отдавал себе отчет, что Никитину будет легче договориться с руководством института о моем трудоустройстве, если я докажу свою состоятельность в учебе. Мне все удалось: я сразу же стал отличником и заработал повышенную стипендию. Забегая вперед, замечу, что из девяти семестров я в пяти получал повышенную стипендию как круглый отличник. Наша семья жила еще тяжело, и мой скромный вклад в ее бюджет тоже что-то значил.

Похвалившись своими успехами в учебе, я не могу обойти вниманием хотя бы одну потешную историю, пусть и не добавляющую к моему портрету новых радужных красок. В одном потоке со мной на строительном факультете (я учился на механическом) занимался мой сосед, живший в Столешниковом переулке, Леонид Марков — тезка еще одного моего знакомого Леонида Маркова, ставшего впоследствии народным артистом СССР. О нем мы еще поговорим. А с моим сокурсником Марковым у нас получилась памятная история в связи с курьезными результатами изучения английского языка. Я никогда особенно не жаловал предмет под названием «иняз». А тут еще и возраст не особенно способствовал этому занятию. Ведь мне и еще многим студентам того времени было под 30, и почти все были бывшими фронтовиками. Эти обстоятельства мало способствовали изучению иностранных языков, и, следовательно, мы, мягко говоря, не преуспевали. И это при том, что мой отец был подлинным полиглотом, свободно владел пятью европейскими языками. Короче говоря, мы с Леней подружились не только как соседи, но и как друзья по «английскому несчастью». Нам еще повезло, что в годы учебы в нашем вузе не было экзаменов по иностранным языкам. Но зачеты мы, естественно, сдавать были обязаны. А это мучительные мыканья над текстами английских газет или журналов, которые мы должны были перевести. В течение каждого семестра на первом и втором курсах мы сдавали так называемые тысячи. Ими определялось определенное количество печатных знаков в текстах, которые нам вменялось перевести и выучить. И для меня и для Лени, как, впрочем, И для всех «переростков», Даже воспоминания о тех «тысячах» вызывают приступы аллергии. Помощь, как это часто бывает, пришла неожиданно. Без всяких сторонних целей и намерений Леонид стал ухаживать за нашей преподавательницей английского языка. Не знаю, чем их роман завершился, но в процессе его развития Лёнина пассия нам охотно помогала. Была она очень смешливой, озорной и веселой женщиной. Поэтому и процедуру приема у нас зачетов она обставляла соответствующим образом. Для задуманной экзекуции наша англичанка приглашала только нас с Леней. Так сказать, своеобразный эксклюзивный зачет. Когда оба подопытных недоучки являлись на свои «лобные» места, наша мучительница запирала дверь аудитории на замок и, излучая очаровательную улыбку, приступала к делу. Помню как сейчас, что уже первые звуки, которые мы начинали исторгать, глядя в тексты, вызывали у преподавателя совершенно неподдельное веселье, то и дело прерываемое заливистым хохотом. Два тридцатилетних балбеса хоть и понимали, что зачет им в любом случае обеспечен, тем не менее сидели, уставившись в тексты, утопая в собственном поту, раскрасневшиеся от смехотворности своего позорного положения. Подобные «зачеты» проводились по два-три раза в каждом семестре. Продолжительность каждой пытки составляла не менее часа. Вдоволь натешившись нашим невежеством и беспомощностью, экзаменатор нарочито медленно брала наши зачетки, внимательно их рассматривала и, наконец, выводила вожделенное для нас слово: «зачет»!