Мы торчали в Туруханске, соблюдая сухой закон и ожидая прибытия нашей начальницы, чье величественное прозвище — Баженщина — вызывало что-то вроде священного трепета. Татьяна обладала ненасытной жаждой знаний, власти и острых ощущений. То есть бесспорным авторитетом, иначе говоря, харизмой. Рассказывали, например, что у нее был короткий роман с Городницким, а когда роман завершился (по инициативе Городницкого), Татьяна поручила своим поклонникам — Валюхе Селиверстову по кличке Буйвол и Фреду — «набить морду Алиньке». Что они покорно и выполнили. Двое дюжих мужиков — на одного трепетного интеллигентного барда. Они по требованию Татьяны даже пародию на него накатали, а сами пели его песни. Собственно говоря, только его песни они и пели.

Наконец в Турух приходит пароход, на нем прибывает Татьяна, сухой закон отменяется. Татьяна арендует катер «Лось» для трех отрядов Енисейской экспедиции и собирается в тот же вечер выходить в маршрут. Команда «Лося» (капитан, машинист и два матроса) отправляется в магазин и возвращается с четырьмя авоськами, полными спиртного.

— Таня, — говорю я, — ты погляди, у них четыре авоськи.

— Кто не пьет, тот родину не любит, — отрубает Татьяна. И добавляет: — Пошли смотреть закат.

— Холодно, — трусливо возражаю я.

Но Татьяна неумолима. А полярное лето уже кончилось, осень. Закат и впрямь великолепный: облака красно-желто-пурпурно-малиновые. Не могу описать. В общем, я плетусь за ней. А там, на Енисее, вокруг «Лося» скопилось множество бревен, их вроде бы сплавляют плотами, но плоты все какие-то расхлябанные. Татьяна в испанской двурогой пилотке с красной кисточкой на черных распущенных волосах, в легких тапочках с помпончиками, легких брючках, легкой ковбойке ступает на скользкие бревна и проваливается в дыру между бревнами, в ледяную енисейскую водичку. Тут все бросаются ее спасать, бережно вынимают из воды, она стучит зубами, выжимает мокрые волосы, глотает стопку-другую и отдает приказ выходить в маршрут.

«Лось» начинает движение, мы в кубрике начинаем укладываться спать. Татьяна на диване, я выбираю тихое место на койке в углу, но Татьяне оно кажется более достойным ее командного статуса. Мне что? Меняемся местами. Татьяна передумывает, и мы возвращаемся на прежние места. Но Татьяна желает снова поменять диспозицию. Я глотаю слезы унижения, но подчиняюсь и снова перемещаюсь на диван, поелику она моя начальница и благодетельница. Я засыпаю, мне снится атомная война, я просыпаюсь, вся в крови, «Лось» остановился, с палубы доносятся нецензурная лексика и истошный крик жены капитана: «Ой, Женечки нет, а сапог-то плавает!» Впрочем, пропали только один сапог, один вьючник и собака Белка (она потом нашла нас на берегу). Но все, кто напился и оказался не на своих местах (жена капитана, например, под койкой коллектора Женечки), целы и невредимы. И только я, трезвая как стекло, сижу на чертовом диване, залитая кровью. Прибегает наш Женечка, по профессии фельдшер, выстригает мне волосы на голове, бинтует череп, и я становлюсь похожа на раненого бойца из военного кинофильма. Нецензурная атмосфера несколько смягчается, и «Лось» возобновляет движение.

А произошло вот что. Капитан, стоя за штурвалом, прислушивался к стукам и звукам из машинного отделения, но они вдруг стихли. Капитан подозвал Владика Высоцкого, начальника второго отряда все той же нашей экспедиции.

— Машину водишь? — спрашивает капитан.

— Вожу, — гордо ответствует Владик, которому отец только недавно подарил «жигули».

— Подержи штурвал, — просит сильно поддатый капитан. — Схожу в машинное, посмотрю, что у них там заколдобило.

Капитан спускается в машинное отделение, обнаруживает машиниста и матросов в полной отключке, а так как в машинном страшная жара, он тоже отключается.

Владька стоит за штурвалом, не видит ни зги и, не заметив сигнальных огней, врезается во встречную баржу. Хорошо, хоть на малой скорости. Плохо, что на Енисее шириной в двенадцать километров.

Назавтра приходим на Сухую, Татьяна оставляет меня и Женечку на берегу (там была брошенная баржа, не та, с которой поцеловался «Лось», а другая), а сама с двумя подчиненными отправляется в маршрут искать красноцветы. Если она их найдет, значит, где-то поблизости есть нефть. И она находит. Но эта уже другая история.

Лет семь тому назад, когда Фред очень тяжело болел, я прихожу к нему в больницу и встречаю там Валю Буйвола с какой-то тонной дамой. Она сидит, молчит, смотрит на меня с некоторым высокомерием. Строгий костюм, гладкая прическа, узел на затылке, прямой пробор. Похожа на председательницу какой-то важной комиссии. Или даже комитета. Мы просидели у койки полчаса, но я не узнала Татьяну. Ничто во мне не дрогнуло, не подсказало, не напомнило. А ведь это она подарила мне драгоценный афоризм: «Кто не пьет, тот родину не любит».

Мы приплыли в устье речки Сухой и разместились на пустовавшей барже. Народ ушел в маршрут, а нас с Женькой оставили сторожить баржу и имущество. И тут прилетел вертолет, и вертолетчик сказал, что может забрать одного из нас в Туруханск. Сейчас я совершенно не помню, почему это не было нарушением дисциплины, а напротив, действием во всех отношениях желательным. Короче, мы тянули жребий, длинная спичка досталась мне, я села в вертолет и очень скоро очутилась в Туруханске, в маленьком деревянном здании местного аэропорта, точно таком, как оно описано У Городницкого:

Оставалось только выспаться в чистой постели, являвшей собою разительный контраст со спальным меш ком, прилететь в Красноярск, разыскать Фреда, чей буровой отряд вроде бы работал в районе Получеремхова, и втолковать ему, что он должен на мне жениться.

Самолет на Красноярск вылетел утром. Правда, не пассажирский, а грузовой, то есть без кресел. Пассажиров было немного. В пустом салоне (я бы сказала, кузове) на узлах и чемоданах уютно расположились несколько местных женщин с ребятишками и каких-то сезонников с рюкзаками, вроде меня. Лететь предстояло часов пять. Два часа мы спокойно спали, потом началась тряска. Дети заплакали, бабы проснулись, рюкзаки, узлы и чемоданы заскользили по полу, раздались нецензурные выкрики, за стеклом иллюминатора засверкали молнии, все это оживление продолжалось часа три. Наконец наш грузовик приземлился. Обратно в Туруханске. Так что я еще раз выспалась в чистой постели, прежде чем все-таки села на нормальный рейсовый самолет, прилетела в Красноярск и отправилась искать это самое Получеремхово и буровой отряд Енисейской экспедиции МГУ. А его нигде не было. То есть Получеремхово-то было, и даже Черемхово было, и даже не одно, но отряда не было. Я перемещалась на попутных лесовозах, которые курсировали между леспромхозами: садилась у ворот и терпеливо ждала, пока кто-нибудь из шоферов не забросит меня в очередное Черемхово. Денег с меня почти не брали. Один шофер даже распахнул ватник и, вытащив из внутреннего кармана пачку десяток, помахал ею у меня под носом: