Мы зашли в кафе, заказали кофе, но Нуреев от него отказался. Он был страшно взвинчен и нервозен, поэтому мы не спускали с него глаз. И вдруг в кафе появилась Клара Сент!».

Поясняя следователю, кто такая Клара Сент, Стрижевский поведал, что делал Рудольфу замечания, просил не пропадать по ночам и прекратить общение с сомнительными личностями. На что танцовщик отвечал, что лучше вообще не жить, чем жить по регламенту.

Следователей очень интересовало, что это за сомнительные личности, из-за лишения общения с которыми Нуреев готов был покончить жизнь самоубийством. Ответить на этот вопрос не смогли ни главный художник театра Симон Вирсаладзе, ни заведующий балетной труппой Владимир Фидлер, ни главный администратор Александр Грудзинский. Неожиданно все прояснила одна из партнерш Нуреева в Кировском, известная балерина Алла Осипенко.

— Хочу подчеркнуть, — сказала она на допросе, — что Нуреев был только моим партнером и никаких личных отношений у меня с ним не было… Да и не могло быть, — добавила она после паузы. — Не могу не отметить, что за дерзость, грубость и зазнайство в коллективе его не уважали. Хамил он буквально всем. Авторитетов для него не существовало, Нуреев знал, что он талантливый и одаренный танцовщик. Знал и беззастенчиво этим пользовался, считая себя незаменимым. Однажды он даже нахамил постановщику «Легенды о любви» Юрию Григоровичу, и тот снял его со спектакля.

Дав эту исчерпывающую характеристику коллеге, Осиленко поспешила добавить:

— Точно так же он вел себя и в Париже: из-за съемок в рекламном ролике не постеснялся сорвать очень важную репетицию со мной. В гостинице мы его почти не видели — все время где-то пропадал. Очень скоро мы узнали, где именно: среди его поклонников было много лиц с отклонениями от норм, то есть гомосексуалистов.

А ведь во время парижских гастролей Алла Осипенко была не только партнершей Нуреева: она продолжала считаться его другом. Рудольф брал ее на прогулки по Парижу и на встречи с французскими солистами.

«Мое мнение — его вынудили на этот поступок, — рассказывала она годы спустя. — Я тогда осталась без партнера, и надо было срочно вводить Юрия Соловьева прямо в Лондоне, куда мы вылетели из Парижа. Потом Нуреев был уже руководителем парижской Оперы, он пригласил меня быть педагогом и вспомнил, что сбежал в день моего рождения. В этот вечер в свой дом Нуреев собрал всех, кто был свидетелем тех давних дней. Он жил напротив Лувра на набережной Вольтера. Когда я вошла, увидела анфиладу комнат. Их было всего две, но они преогромнейшие, и где-то далеко впереди сидел за клавесином Нуреев и музицировал. Его дом был обставлен очень красивыми вещами, и он чрезвычайно вписывался в него. Когда я вошла, Рудик даже не слышал: он весь был погружен в музыку, которую играл. Тогда для меня открылся его внутренний мир. Нуреев оставался в памяти скорее таким дерзким, резким, каким он и был на самом деле. Но Рудик за клавесином в самом конце анфилады был совершенно другим. И еще я хотела бы заметить. Видите ли, говорят, что Нуреев был солист-одиночка. Это так. Но я хочу сказать: если он относился к человеку с уважением, то он платил ему сторицей. Я никогда не осуждала Нуреева, наоборот, помогала, как могла, чем могла его сестре, занималась с его племянницей. Нуреев очень ценил тех, кто его не предал».

«Иногда в жизни приходится принимать решения, подобные молнии, гораздо быстрее, чем можно подумать. Я понимал это, еще танцуя, когда что-нибудь на сцене шло не так. Это же я почувствовал, когда стоял на аэродроме Бурже в тени огромного самолета ТУ, который должен был вернуть меня в Москву Его большие крылья нависали надо мной, как руки злого волшебника из «Лебединого озера». Должен ли я подчиниться и максимально извлечь выгоды из этого? Или подобно героине балета я должен был воспротивиться приказу и сделать опасную, возможно, роковую попытку к свободе?»[23]

Тогда, в июне 1961-го, события в Ле Бурже развивались стремительно и, что самое главное, не соответствуя никакому сценарию.

— Меня отправляют обратно в Москву, — прошептал Рудольф своему новому приятелю, танцовщику Парижской оперы Пьеру Лакотту. — Я не еду в Лондон! Все! Со мной покончено! Помоги мне, или я убью себя!

Только лишь один Лакотт знал в то утро, что в кармане нуреевского пиджака лежали острые ножницы…

В это время труппа Кировского театра уже погрузилась в самолет, летящий в Лондон. Последней по трапу поднималась Алла Осипенко. Позднее она рассказывала о том, что Нуреев смотрел на улетающую труппу и плакал. Многие годы балерина не могла забыть его взгляд в сторону самолета, улетавшего из Франции в Лондон, — тоскливый, кричащий о помощи…

Рудольф судорожно цеплялся за одежду Лакотта, не отпуская его от себя.

— Я не смогу тебе помочь, если останусь стоять с тобой! — увещевал его француз.

— Если тебя здесь не будет, — рыдал Рудольф, — меня уведут в другую комнату и больше не выпустят к вам! Они только и ждут, чтобы я остался один!

Лакотт спешно пытался что-нибудь придумать. До отлета в Москву оставалось два часа… «Я никогда никого не видел в таком состоянии, — напишет он позднее. — Я подумал, что все это принимает невероятно театральные размеры».

Единственным выходом, который виделся в тот момент Лакотту, было призвать на помощь Клару Сент. Почему все то, что в итоге сделала слабая женщина, не смог сделать он сам, неизвестно. Видимо, просто-напросто растерялся…

По просьбе Лакотта один из танцовщиков «Гранд-опера» позвонил Кларе и кратко обрисовал ей ситуацию. Уже через двадцать минут француженка появилась в аэропорту. Она сразу же увидела понурого Рудольфа, сидящего в баре между двумя «крупными мужчинами…». (До этого она полагала, что такие могут встречаться только в кино.)

— Я хочу остаться здесь, — сказал ей Рудольф. — Пожалуйста, помоги мне!

— Ты уверен? — переспросила Клара.

— Да, — тихо сказал он.

Клара вернулась к их общим друзьям и сообщила, что Рудольф просит о помощи.

— Что ты! — закричали на нее. — Не вмешивайся! Это очень опасно! Все, что происходит, ужасно, но мы ничего не можем сделать!

Очевидно, французские танцовщики всерьез опасались, что эта история может как-то отразиться на их карьере.

Поняв, что только теряет драгоценное время, Клара решительно направилась к комнате с табличкой «Полиция аэропорта».

— Там внизу в баре сидит русский танцовщик, — сказала она полицейским. — Он хочет остаться во Франции.

— Вы уверены, что он просто танцовщик? Не ученый ли он? — спросили ее.

— Он великий танцовщик! — подтвердила Клара.

— Мы не сможем к нему подойти, он должен сам к нам обратиться, — сказали полицейские.

Они пообещали спуститься в бар и сесть у стойки — это было пока все, чем они могли помочь. Полицейские, одетые в штатское, вполне могли сойти за обычных пассажиров, поджидающих самолет. Рудольфу предстояло сделать только несколько шагов по направлению к ним…