— Вероника, я…

Джон замер. Маленькая, синеглазая красавица молча повернулась и ушла в свою комнату, оставив несчастного лорда наедине с пожаром, пожиравшим его тело.

Ушла, не сказав ни слова, не оглянувшись, даже не ударив…

Она упала на постель и закусила угол подушки так, словно именно подушка была во всем виновата. Ну что, Вероника Картер, довольна? Вот, лежишь тут, в узкой девичьей кроватке, и твоя драгоценная невинность в полной безопасности! Можешь даже наврать себе, что сама мечтала о бегстве из опасных объятий. Можешь обвинить Джона Лекрнсфилда… да хоть в скотоложстве!!!

Ври, ври, как всю жизнь врала себе и окружающим. Тогда ты убеждала их и себя, что тебе никто не нужен, что тебе вполне достаточно работы и маленькой квартирки на Бонд-стрит, что бурные страсти кипят не про твою душу…

А теперь можешь врать, что все твои мысли только о Джеки, а его отец, бабник и негодяй, тебе отвратителен, что ты скорее умрешь, чем позволишь ему овладеть тобой…

Ври, бедная идиотка Вероника. Тебя ведь все равно никто не слышит, а что до истины…

Истина в том, что ты отдала бы всю свою жизнь за несколько минут в объятиях Джона Леконсфилда. В том, что ты мечтаешь о нем, хочешь его, жаждешь его, любишь его! В том, что сейчас тебе невыносимо тяжело и больно, потому что напряженные соски ломит от желания, а сердце болит от собственной глупости и неполноценности.

Не думать о нем. Считать овец, читать вслух (шепотом) стихи, вспоминать латинские названия садовых цветов. Только не думать о нем. О лорде с темно-серыми глазами, о повелителе здешних травяных холмов… и ее сердца!

Джон покорно подставил голову ледяной струе воды и кротко подумал о том, что скоро холодный душ станет неотъемлемой частью его повседневной жизни. Хорошо бы, это не закалило его организм, а наоборот, вызвало бы скоротечную чахотку. Тогда он не будет мучиться, тихо скончается и никогда больше не увидит синеглазую змею с безупречной фигурой.

В противном случае он все равно скончается, но на его могильном камне будет написано обидное, вроде «умер в результате хронической эрекции».

Холодный душ помогал все хуже и хуже, надо сказать. Джон вылез из-под него, основательно посиневший снаружи, но по-прежнему пылающий внутри. Воображение услужливо подбрасывало ему картину за картиной, на которых он и Вероника занимались любовью в самых разных позициях, а дрожащие пальцы до сих пор хранили воспоминание о гладкой и горячей коже девушки.

Она не шла у него из головы, Вероника Картер, и эти воспоминания превращались в пытку, хуже которой для мужчины не придумать.

Джон отшвырнул полотенце и в ярости повалился на постель. Смешно вспомнить, после бегства Марго он на полном серьезе полагал, что никогда больше не захочет ни одну женщину на свете. Вот вам, убедитесь!

Но как она хороша! И как горяча!

Вероника Картер совершенно готова, надо это признать честно. И она должна ему принадлежать.

Завтра он повезет ее на прогулку по холмам, вместе с Джеки, разумеется. На свежем воздухе малыш заснет быстро, и тогда наступит час торжества Джона Леконсфилда. Синеглазая красавица будет принадлежать ему, они займутся любовью прямо на ковре из вереска и мха, и жаворонки споют им песню любви.

А потом она останется с ним навсегда, и Джеки привыкнет, и все будет хорошо, а баньши улетит из этих мест, потому что баньши не живут там, где счастье.

Или же он просто утолит свой голод и тщеславие, потеряет к Веронике всякий интерес и спокойно дождется ее отъезда, чтобы жить-поживать вместе с Джеки и мамой.

Лучше так. Пока Вероника здесь, Джеки никогда не признает отца по-настоящему. Джон всегда будет товаром второго сорта.

В этот момент все мышцы в теле Джона напряглись, а давление резко подскочило.

Дверь медленно открылась, и на пороге показалась Вероника Картер.

На этот раз она была совершенно нагая. Медленно, немного скованно подошла к постели Джона, фиолетовые глаза открыты, но не видят ничего перед собой.

Джон превратился в ледяную статую, хотя никакая статуя не может испытывать того, что испытывал он при виде обнаженной Вероники Картер.

Совершенство ее тела потрясало. Упругие, идеальной формы груди, увенчанные нежно-розовыми бутонами сосков. Тонкая талия. Нежный живот. Округлые бедра и темный треугольник волос внизу живота. Длинные стройные ноги.

Она молча откинула покрывало и легла рядом с ним. Джон затаил дыхание.

Пытка на этом не закончилась. Внезапно ночная гостья плавно сёла, повернулась к нему, глядя невидящими глазами во тьму, и начала медленно ласкать его тело.

Тонкие пальцы скользили по широкой груди Джона, играли завитками жестких волос, спускались все ниже и ниже и достигли наконец той черты, за которой пытка превратилась в полное блаженство.

Его плоть пылала, комната плыла перед глазами, и несчастный счастливец еле сдерживал блаженные стоны, а руки девушки двигались все ритмичнее, уверенно ведя его на вершину блаженства.

Она неожиданно встала и вышла из комнаты. До ошеломленного, дрожащего, измученного Джона донесся слабый звук удара… Он вскочил, торопливо накинул халат и кинулся за Вероникой. Она же может пораниться в темноте, упасть с лестницы и разбиться, врезаться во что-нибудь!

Вероника уже дошла до середины лестницы. С пересохшим ртом, с бешено стучащим сердцем Джон стремительно вернулся в комнату за покрывалом, а затем вновь кинулся за полуночницей. Но Вероника уже почти бежала. Через холл, в столовую, дальше, на веранду… Черные локоны бурей колыхались вокруг ее головки, бледное лицо, казалось, светилось во тьме.

Джон едва успел выключить сигнализацию, а девушка уже открывала стеклянные двери. Она так быстро двигалась, что успела дойти до середины лужайки, прежде чем он ее догнал.

Теперь шаги Вероники замедлились. Она подняла руки к небу, и на лице ее отразилось немыслимое блаженство. Она грациозно опустилась на колени, прямо в шелковистую, мокрую от росы траву, напоминая некое языческое божество, или маленькую фею, обитательницу здешних холмов.

Цепенея от непонятного страха, Джон осторожно тронул ее за плечо. Огромные фиолетовые глаза не моргнули, не прикрылись ни на миг, но из приоткрытых губ вырвался шепот: «Джон…»

Джон затаил дыхание. Замер. Нежные руки обвились вокруг его шеи, обнаженное тело прильнуло к нему.

Никогда в жизни он не был так возбужден! Казалось, мозг сейчас взорвется, кровь закипит в жилах, и это принесет ему благословенную смерть.

Он все-таки сделал еще одну, последнюю попытку.

— Вероника… синеглазая… надо идти спать… милая… пойдем, я тебя отве…

Ее губы прильнули к его губам, слова умерли, не родившись, рассудок угас. Она зашла слишком далеко, и теперь на свободу вырвался зверь с горячей кровью и стальными мышцами. Джон ответил на поцелуй со всей яростью страсти, клокотавшей в его измученном теле, и лишь краешком сознания отметил, что Вероника, пожалуй, уже не спит. В ее глазах было безумие, но безумие страсти, не сна, она шептала его имя, и это принесло Джону немыслимое облегчение. Итак, она знала, что делает!