И, здороваясь с ней при встрече, я всегда вспоминал тот сдадкий рулет в двадцатую годовщину Октября, но при этом почему-то у меня всегда сводило скулы от горечи…

Спустя два года, в очередную годовщину Октября, я задался целью непременно попасть с демонстрацией на Красную площадь, чтобы, если повезет, своими глазами увидеть самого Сталина.

Под пустяковым предлогом отлучившись в то утро из дому, я долго пристраивался около людских колонн, пока какая-то добрая или хмельная душа не снизошла к моим извилистым попыткам:

— Давай, пацан, дуй к нам в кучу, за своего сойдешь.

От нашей сокольнической окраины до центра не ближний путь, топать пришлось долго, с остановками на больших площадях и при заторах, но усталости я не чувствовал, беспокоясь только об одном: окажется ли вождь на месте, когда пойдет наша очередь продефилировать мимо мавзолея. Ходили слухи, что тот во время демонстраций довольно часто отлучается по различным государственным, а может быть, и личным надобностям.

В тот раз мне повезло: вождь в серой фуражке и шинели того же цвета стоял среди чуть раздвинувшихся в стороны от него соратников и благосклонно покачивал ладошкой перед собой, приветствуя ликующих от восторга трудящихся.

Помнится, во мне тоже восхищенно захватило дух, я как бы впервые приобщился к той могущественной силе, леред которой гроза нашего двора — участковый милиционер Калинин — казался отсюда безобидной и смешной букашкой: «мы рождены, чтоб сказку сделать былью»!

Восторг мой охладил шагавший рядом пожилой мастеровой. Скосив на меня хмельные глаза, он многозначительно кивнул головой в сторону мавзолея:

— Ну, ей-богу, чисто царь!

И только тут я вспомнил, что у меня есть отец, что я не видел его уже шесть лет, а по правде говоря, если бы не фотографии, то и не помнил бы, как он выглядит, и что находится он в эту минуту у самого Охотского моря, в Бухте Нагаева Магаданской области.

А рабочий тот и впрямь напророчил: через несколько лет Сталин окружил себя министрами и генералами, еще через несколько стал генералиссимусом и, не умри он еще через несколько лет, то наверное сделался бы и царем…

Последнее мое воспоминание об Октябрьских праздниках связано с провинцией. Это было в середине пятидесятых. Я жил и работал тогда в Черкесии, что на Ставрополье. Я написал об этом во втором томе моего автобиографического романа «Прощание из ниоткуда»:

«На затянутую красной холстиной деревянную трибуну против Дома советов ровно в десять часов утра степенно, строго по рангу поднималась местная власть. Затем полупьяный лабух из кладбищенского оркестра трубил сигнал «Слушайте все», следом за чем на площадь перед трибуной на пожилой кобыле, одолженной по этому случаю в городской пожарной охране, выезжал облвоенком полковник Галушкин во главе нестроевого воинства престарелых отставников и тюремных надзирателей, за которыми вытягивалось разномастное шествие представителей если не самых широких, то, по убеждению устроителей, самых активных слоев населения.

Руководство, из тех, что помоложе и погорластее, выкрикивало в микрофон лозунги и здравицы, вроде «Привет славным труженикам канатникового завода имени фабрики Первого мая!» или «Животноводам секретного пригородного хозяйства, почтовый ящик номер три, ура!», демонстрирующие трудящиеся нестройно вторили этим призывам, по окончании чего обе стороны, довольные друг другом, растекались по домам, пивным и забегаловкам, чтобы с помощью сивушного ассортимента окончательно закрепить свое праздничное состояние.

И только военком Галушкин долго еще кружил по опустевшей площади на одолженной у пожарников кобыле, командуя вохровцами, разбиравшими начальственную трибуну до следующих торжеств. Щекастое лицо подполковника при этом пылало яростью и вдохновением, что делало его отдаленно похожим на героического фельдмаршала в решающей битве при Бородино».

Вот и все, что я помню об этой торжественной дате. И сколько бы ни старался, больше при всем желании не вспомнить.

1987

На страницах советской печати набирает силу прямо-таки священная война против сталинского культа личности и его последователей. Разоблачения следуют одно за другим и одно другого хлеще. Правда, война эта по определению беспроигрышна, ибо ведется с разрешения властей и с противником, заранее обреченным на поражение.

Тем не менее войну эту можно было бы только приветствовать (ведь она врачует одну из самых болезненных язв нашего общества!), если бы при этом ее участники не ссылались на гуманистические идеалы большевистской революции, якобы преданные Сталиным и его камарильей. Заклинания о попранных «ленинских нормах» не сходят со страниц советских средств массовой информации.

Но вот передо мной широко известная на Западе и получившая хождение в тамиздате на Востоке книга Мельгунова «Красный террор», охватывающая период с 1917 по 1924 год, то есть эпоху расцвета тех самых «ленинских норм», по которым нынче так ностальгируют советские пропагандистские сирены.

В этой книге огромное количество потрясающих своей достоверностью документов, показаний и свидетельств вопиющих преступлений против прав личности, совершенных в те годы так называемой ленинской гвардией, вдохновленной и направляемой своим человеколюбивым вождем и учителем.

Чтобы избежать обвинений в пристрастности, я намеренно исключаю свидетельские показания какой-либо оппозиции и привожу здесь только документы и факты из собственных советских источников.

1920 год. Разгар Тамбовского крестьянского восстания. Приказ оперативного штаба от 1 сентября:

«Провести к семьям восставших беспощадный красный террор… арестовывать в таких семьях всех с восемнадцатилетнего возраста, не считаясь с полом, и если бандиты выступления будут продолжать, расстреливать их».

А вот выпущенный менее года спустя документ полномочной комиссии ВЦИКа от 11 июня 1921 года:

«1. Граждан, отказывающихся назвать свое имя, расстреливать на месте, без суда.

2. Селянам, у которых скрывается оружие, объявлять приговор о взятии заложников и расстреливать таковых в случае несдачи оружия.

3. Семья, в доме которой укрылся бандит (то есть, замечает автор, восставший крестьянин. — В. М.) подлежит аресту и высылке из губернии, имущество ее конфискуется, старший работник в этой семье расстреливается на месте без суда.

4. В случае бегства семьи бандита, имущество таковой распределять между верными советской власти крестьянами, а оставленные дома сжигать.

5. Настоящий приказ проводить в жизнь сурово и беспощадно».

«Ленинские нормы» в действии! Кстати, в этой операции особенно отличился «верный ленинец», жертва «культа личности» — Михаил Тухачевский.

Но не думайте, что подобного рода крайности были лишь вынужденной реакцией на экстремальные обстоятельства или самодеятельностью отдельных лиц и организаций. За несколько лет до этого устами будущей «жертвы сталинизма», легендарного чекиста Лациса советская власть, возглавляемая в те поры «гуманистом» Лениным, подвела под эти зверства железный теоретический базис: