Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через три дня, 13 марта, Рутенберг обратился с письмом аналогичного содержания к ближайшему другу Вейцмана И. Найдичу. В финальной фразе крайняя амбивалентность и противоречивость рутенберговского характера едва ли не достигает своего crescendo – подозрительное и мстительно-негодую-щее чувство к Экзекутиве неожиданно сменяется обезоруживающим признанием в любви к адресату (переписка между ними, сохранившаяся в RA, убеждает в абсолютной искренности Рутенберга) – RA, копия:
Дорогой Исак Адольфович.
Уезжаю в Америку с тяжелым чувством против всех вас. Много неприятного мог бы написать Вам о поведении Ваших товарищей в Лондоне за последнее время. Но вы ведь «правительство» злополучного еврейского народа, и в качестве такового претендуете, что про вас нельзя дурного сказать. Единственное, пожалуй, хорошее – что экзекутива понимает, что надо покрываться авторитетом «представителей» народных.
Вы тоже избегали писать мне пред отъездом. Тоже скрываете что-то от меня.
All right! Как бы только вы все не переинтриговали. Самих себя, конечно. Если только мои подозрения правильны, что вы написали в Америку, чтоб мне мешали, будет нехорошо.
Могу молчать, чтоб сохранить силы и энергию для более важной и неотложной работы, чем борьба с вами. Могу молчать. Но при условии, что вы мне не будете мешать сознательно. Не писать в Америку вы не могли. А написали несомненно что-то нехорошее. Ибо мне ни звука не сказали.
А Вас лично все-таки сердечно люблю.
Всего Вам лучшего.
П. Рутенберг
В пору их, Рутенберга и Вейцмана, знакомства (см.: II: 4) Вейцман, который был и по возрасту старше своего гостя, и по месту, занимаемому в еврейском мире, известнее его, поспешил взять по отношению к Рутенбергу патерналистский тон: в уже упоминавшемся по другому поводу письме жене от 29 декабря 1914 г. он, шутливо калькируя фамилию «Рутенберг», называет его «Красногоровым» и далее пишет:
Я старался договориться с Красногоровым, чтобы он ничего не делал без моих указаний. Постепенно удалось его убедить, но один Бог ведает, что будет дальше. Они горазды там все запутывать (Weizmann 1977-79, VII: 134).
Когда Вейцман обнаружил, с каким крепким, самостоятельным и вовсе не нуждающемся в педагогическом обращении человеческим материалом в лице Рутенберга-Красногорова он имеет дело, его патерналистский тон пошел на убыль, но отношения между ними – при сохранении, конечно, внешней корректности – почти всегда оставались шероховатыми. Помимо антагонизма персонального – характеров и самолюбий, здесь проявилась еще некая, что ли, «политическая» несовместимость: разность социальных темпераментов и способов достижения поставленных целей, что, безусловно, усугублялось острой борьбой за лидерство.
Коллизия Рутенберг – Вейцман была хорошо известна их современникам. Л. Липский пишет о том, что временами столкновения Рутенберга с Вейцманом, чьи политические методы он не разделял, приобретали непримиримый характер, хотя в открытую публичную полемику с главой сионистов он пускался редко (Lipsky 1956:127). Но в узком кругу Рутенберг позволял себе высказывать о Вейцмане вещи крайне для того нелестные – он был искренне убежден, что в кресле президента Всемирной сионистской организации сидит «не тот» человек, которого заслуживал еврейский народ. М. Беркович в книге «Western Jewry and the Zionist project, 1914–1933» приводит любопытную запись упоминавшейся выше Г. Сольд – о ее разговоре с Рутенбергом, состоявшимся 3 октября 1930 г. Несогласная с оценкой своего собеседника, Сольд тем не менее записала его слова о том, что
д-р Вейцман должен оставить свой руководящий пост, поскольку то, что он делает, и бесчестно, и несерьезно (neither honesty nor seriously) (Berkowitz 1997: 36).
В своих воспоминаниях «Trial and Error» Вейцман известное внимание уделяет и Рутенбергу. Касаясь проблемы политического руководства, он пишет, что напрасно Рутенберг в последние годы оставлял то, что у него получалось лучше всего, – инженерную деятельность, и вмешивался в политику:
Он был человек, чья роль в жизни Эрец-Исраэль как крупнейшего строителя была несравнима ни с кем другим. Его отдача, savoir-faire были здесь, вне всякого сомнения, самой высокой пробы. Впрочем, его успехи в инженерной деятельности могли быть еще более впечатляющими. Но, к великому сожалению, он, как множество других жителей Эрец-Исраэль, был увлечен политикой, не понимая, что по своей натуре и характеру он вообще не способен стоять во главе политической организации такого уровня сложности. В политических делах он представлял собой смесь детского простодушия и гипертрофированного самолюбия. И постоянно был озабочен тем, чтобы накопить гигантскую сумму – скажем, 50 миллионов долларов (деньги для сионистских проектов очень большие лет двенадцать-пятнадцать назад) для того, чтобы скупать земельные участки и заниматься потом массовым расселением на них людей (Weizmann 1966/1949: 362).
В качестве одного из упреков этой стороне деятельности Рутенберга, который занимался скупкой земель у арабов, чтобы производить еврейскую колонизацию на законных, а не захватнических основаниях, Вейцман говорит об искусственном вздутии цен и маклерских манипуляциях при купле-продаже. Аргумент этот не выглядит бесспорным – особенно при отсутствии конструктивной альтернативы: любая деятельность, в принципе, может сопровождаться негативными эффектами – это еще не свидетельствует о ее бесполезности или простодушии того, кто ей занимается.
Проблеме закупки земель Рутенберг уделял серьезное внимание. Об этом свидетельствуют многие материалы, отложившиеся в RA, из которых мы отберем лишь одно его письмо М.Г. Поляку в связи с обращением известного в еврейском ишуве общественного деятеля, одного из первых плантаторов в Эрец-Исраэль, писателя и публициста Моше Смилянского (1874–1953).
М. Смилянский приехал в Эрец-Исраэль из России в 1890 г., в шестнадцатилетнем возрасте. Приобретя в 1893 г. обширный земельный надел, поселился в Реховоте. На купленной земле стал разводить апельсиновые сады и виноградники. После Первой мировой войны стал одним из инициаторов создания Hit’ahdut ha-ikkarim (Объединения еврейских земледельцев) и его главой. В вопросе раздела палестинской территории Смилянский ратовал за мирное разрешение споров между евреями и арабами, и поэтому как человек, облеченный общественной властью, стремился достичь таких политических моделей сосуществования, которые устраивали бы оба народа. Несмотря на свое тяготение к правому лагерю, Рутенберг как трезвый политик понимал, что без договоренности с арабами на разрешение конфликта надеяться не приходится, и в 1936 г. вошел в так называемую kvutsat ha-hamisha («группу пяти»: Г. Фрумкин, И.Л. Магнес, М. Новомейский, М. Смилянский и он), которая, не получив согласия и разрешения от Экзекутивы, вела тайные переговоры с эмиром Трансиордании Абдаллой ибн Хусейном (1882–1951) (Shaltiel 1990, И: 458-61). Результатов эта деятельность никаких не принесла, поскольку Экзекутива прекратила переговоры и отклонила все звучавшие в их ходе предложения. Однако сам по себе прецедент был весьма знаменательный. Помимо всего прочего, он свидетельствовал о том, что проблема приобретения евреями земель у арабов имела для Рутенберга важный политический интерес, и странно, что Вейцман не фиксирует своего внимания на этой стороне дела.
