– Мне сообщили о гибели вашего сына, полковник. Я бесконечно сочувствую вам и вашей супруге, – сказала Василина, волнуясь. Лицо тидусса, всегда равнодушное и спокойное, не могло стать еще недвижимей – но стало, словно все мышцы на нем закаменели. – Если вам нужно несколько дней провести с семьей, пожалуйста…

– Благодарю, ваше величество, – ровно ответил Тандаджи. – Мы уже попрощались с Диди. Я продолжу работать. Чтобы другие дети остались живы.

Он поклонился и вышел, не дождавшись разрешения королевы – и эта рассеянность была единственным, чем он проявил ту боль, которая плескалась сейчас в нем.

* * *

Майло Тандаджи, пройдя по залу Управления мимо затихающих сотрудников, глянул на двери к Стрелковскому, но все же направился к себе – нужно было подумать в тишине. В кабинете он сыпанул в кружку с надписью «Спокойствие побеждает все» кофе, залил кипятком и, морщась от противного вкуса, опустился в кресло.

Приедет домой и сварит себе настоящий. С корицей и солью, такой, какой любил Диди. Сварит для себя, для матушки, для Таби и невесток…

…Надо было плюнуть на честь и гордость и держать сыновей здесь, под боком. Они так же служили бы Рудлогу, но Диди был бы жив…

И кто-то другой погиб бы в Угорском котле.

Тидусс закрыл глаза, закинул в глотку остатки обжигающей горькой бурды – и, выдохнув, смахнул набежавшие слезы. К дурман-траве он не прикасался специально, чтобы не осквернять память о сыне, не притушать ее, а вот дрянной кофе позволял отвлечься и сосредоточиться.

Итак, все попытки ментально «подключиться» и передать информацию Алине Рудлог через Ситникова провалились. Возможно, смог бы помочь Хань Ши или его старший сын, но один сейчас в районе провинции Сейсянь, где ждут открытия следующего портала, а второй остался во главе империи, да и чтобы добраться до Рудлога, потребуется немало времени – Зеркала и телепорты не работают.

Свидерский с Алмазом Старовым обещали заглянуть к Дорофее сегодня ночью и попробовать воздействовать на Ситникова вдвоем. Можно было бы привлечь на помощь и Черныша, но рисковать, подпуская ничем не брезгующего мага к двоим, от которых зависит судьба Туры, не решился никто.

Тандаджи, поколебавшись, насыпал себе еще кофе и, помешивая ложечкой кипяток, пошел к Стрелковскому.

Игорь сидел за столом с аккуратнейшим образом разложенными бумагами и папками и, просматривая досье с секретной лазурной лентой наискосок, тоже пил кофе. На его плече была траурная фиолетовая лента – Стрелковский знал сыновей Тандаджи с их детства и разделял его горе. Увидев коллегу, приветственно махнул рукой: присаживайся.

– Я ненадолго. Хочу одолжить у тебя Дробжек, – сообщил тидусс, оставшись у входа. – Надо разговорить и привлечь к сотрудничеству еще одного молчуна. Который в бункере у Дорофеи сидит.

– Уперся? – понимающе проговорил Стрелковский.

– Скорее, закрылся, – поправил его Тандаджи. – Апатия, общается только со священником, исповедовался ему. Жаль, что служитель принципиален и тайну исповеди хранит стойко.

– Он и не может рассказать, – Игорь потеребил шестиугольный знак Триединого, висящий на цепочке на шее. – Расскажет – потеряет силу. А записать не пробовали?

– Ты ли мне это предлагаешь? – едко вопросил Майло.

Стрелковский усмехнулся.

– Греха на служителе тогда не будет.

– Увы, – так же едко продолжил тидусс, – отец Олег не только принципиален, но и умен. Использовал щит на время исповеди. Поэтому мне и нужна Люджина.

– Я только за, – проворчал Игорь. – Хоть ко всем допросам ее привлекай, главное, чтобы избавилась от мысли поехать к матери. А то получит от нее письмо и затем ходит задумчивая – на лбу написано, что размышляет, не податься ли ей обратно на Север, к партизанам.

– Люджина – разумная женщина, – напомнил Тандаджи. – Где она сейчас, кстати?

Игорь взглянул на часы – половина одиннадцатого утра.

– Через полчаса появится. Она сейчас консультирует как психолог в пансионате при Первом военном госпитале, – Стрелковский встал, чтобы долить себе кофе. – Каждый день там утром и вечером.

– А ты говоришь, уйдет на фронт, – усмехнулся тидусс. – Она себе свой фронт нашла здесь, полковник.

– Дай-то боги, – буркнул Игорь. Посмотрел на свои бумаги. – Ты ее прямо сегодня хочешь направить к Дорофее, Майло?

– Чем скорее, тем лучше. Появится – выделю сопровождающего и пусть едет. Нужно пробовать все способы передать послание в Нижний мир, да и об остальных заговорщиках следует выудить максимум информации. У Макроута в голове все так же заперто, как у Львовского, но тут крошка сведений, там крошка… сам понимаешь, пока не выловим всех, есть опасность, что покушения на королеву будут продолжаться. Несмотря на утверждения Львовского, что их больше не будет.

– А если прижать Черныша и заставить снять блоки и Львовскому, и Макроуту?

– Отказывается, – с досадой поморщился Майло. – Свидерский поторопился с магдоговором: про снятие блоков там ни строчки. И не заставишь Черныша теперь. Амнистия.

– Мага такой силы в принципе сложно заставить что-то сделать, – заметил Стрелковский мрачно. Постучал пальцами по пустой кружке. – Я, пожалуй, сам отвезу Люджину к Дорофее. Мне надо проветрить голову, засиделся я в кабинете. Покажу ей дорогу, чтобы завтра, если понадобится, могла доехать сама.

25 апреля, Иоаннесбург, Люджина

Звонок от Тандаджи раздался, когда капитан Дробжек уже подъезжала к стоянке Зеленого крыла. Люджина, выслушав просьбу, заторопилась. Нужно было встретиться со Стрелковским и успеть перекусить перед дорогой, ибо завтрак был давно, а приступ голода мог напасть теперь в самый неподходящий момент.

Теперь она вставала в шесть – чтобы успеть в пансионат к семи и провести две-три консультации, но ее это не утомляло: в детстве на утреннюю дойку или на сенокос приходилось и раньше вставать.

Сонливость, сопровождавшая ее в начале беременности, прошла, тело после декабрьских событий в Бермонте постепенно вернуло свой вес, живот на шестой месяц сильно округлился, но чувствовала она себя так легко, будто снова была двадцатилетней курсанткой. Разве что прошлогодние переломы еще ныли на погоду, да к вечеру ноги становились тяжеловаты.

Только на душе было муторно – в пансионате при Первом госпитале восстанавливались не только раненые солдаты, но и бывшие пленные рудложцы, которым удалось сбежать или которых отбили свои, и беженцы, получившие по пути к Иоаннесбургу травмы или ранения. Было там и детское отделение, в котором находились раненые дети.

Но с детьми Люджина не умела работать и не могла. Первое правило психолога – отстраняться, уметь дистанцироваться от горя, беды, иначе быстро выгоришь, пропуская через себя. Со взрослыми у нее получалось, хотя беременность брала свое и эмоции иногда захлестывали с головой, до слез, а с детьми – нет.