Он заставил ее танцевать прямо перед ним, и зрелище изгибающегося и покачивающегося полуобнаженного тела на мгновение заставило меня забыть, где я нахожусь. К моменту, когда она, блестя от пота, закончила свой танец под стук там-тамов, я, должно быть, буквально пожирал ее глазами. Девушка склонилась перед Шер-Афзулом, и тот вдруг схватил ее за руку и подтащил к себе. Я заметил, что Гюль-Шах при этом чуть не вскочил со своих подушек.

Шер-Афзул, видимо, тоже это заметил, поскольку, поглядывая со злорадной ухмылкой на присутствующих, свободной рукой начал оглаживать тело девушки. Та принимала ласки с окаменевшим лицом, а Гюль хмурился, словно грозовая туча. Шер-Афзул хмыкнул и повернулся ко мне.

— Она нравится тебе, Флэшмен-багатур? Она из породы тех кошечек, с которыми ты не прочь поцарапаться, а? Тогда бери, она твоя! — И он с такой силой швырнул ее, что девушка свалилась мне прямо на колени. Я обнял ее, а Гюль-Шах с проклятьем вскочил, схватившись за рукоять сабли.

— Она не для франкской собаки, — вскричал он.

— Во имя Аллаха, почему нет? — рявкнул Шер-Афзул. — Кто это сказал?

Гюль-Шах, заявил, что он, и между ними разгорелась весьма оживленная перепалка, которая закончилась тем, что Шер-Афзул приказал ему убираться вон из залы. Мне показалось, что глаза девушки с разочарованием глядели ему вслед. Шер-Афзул извинился за причиненное беспокойство и посоветовал мне не волноваться по поводу Гюль-Шаха, который не что иное, как тупой ублюдок, да еще слишком ревнивый, когда дело касается женщин. Мне по нраву девушка? Ее зовут Нариман, и если она не угодит мне, то я вправе высечь ее ради услады своего сердца.

Все это, как я понимал, было нацелено именно в Гюль-Шаха, который, очевидно, сам вожделел обладать этой особой, что дало Шер-Афзулу возможность уязвить его. Передо мной возникла дилемма: у меня не было желания настраивать против себя Гюль-Шаха, но я не смел и отклонить знак гостеприимства Шер-Афзула, тем более что знак этот, такой теплый и обнаженный, лежал у меня на коленях, еще не успев перевести дух после зажигательного танца, от чего я ощущал изрядное возбуждение.

Так что я согласился, не раздумывая, и нетерпеливо ждал, пока Шер-Афзул завершит свой бесконечный рассказ о лошадях, собаках и соколах. Наконец, это случилось, и я в сопровождении Нариман был отведен в предназначенную мне комнату. Стоял прекрасный вечер, из сада доносились чарующие ароматы, и я предвкушал бессонную ночь. И, как оказалось, жестоко просчитался, поскольку она просто лежала, как бревно, уставившись в потолок, словно меня вовсе не было в комнате. Я сначала убеждал ее, потом перешел к угрозам, потом решил последовать совету Шер-Афзула и, перекинув ее через колено, хорошенько врезал плеткой для верховой езды. При этом она вдруг бросилась на меня, словно пантера, рыча и визжа, и едва не выцарапала мне глаза. Я так разозлился, что со всей силой обрушился на нее, но эта обнаженная красотка дралась, как фурия, пока мне не удалось-таки несколько раз хорошенько приложить ей, после чего та попыталась убежать. Я оторвал ее от двери, и после ожесточенной борьбы сумел овладеть ею — должен заметить, это был единственный раз за всю мою жизнь, когда я счел это необходимым. В этом есть свои преимущества, но я не сторонник постоянного использования таких средств. Мне больше по душе женщины, делающие все по своей воле.

Когда все кончилось, я выставил ее за дверь — у меня не было желания получить во сне в глаз ногтем, — и стража увела ее. За все время она не издала ни звука.

Утром, при виде моего исцарапанного лица, Шер-Афзул потребовал рассказать все в подробностях, и вместе со своими прихлебателями пришел в восторг от услышанного. Гюль-Шаха не было, но не сомневаюсь, что длинные языки тут же довели до него эту историю.

Я не придал этому значения, и тем самым допустил ошибку. Гюль был всего лишь племянником Шер-Афзула, да еще незаконнорожденным, но пользовался большим влиянием среди гильзаев благодаря своим качествам воина. Он только и ждал удобного момента, чтобы спихнуть старого Шер-Афзула с трона. Для кабульского гарнизона такой переворот сулил крупные неприятности, поскольку гильзаи постоянно колебались в отношении нас, а приход к власти Гюля качнул бы чашу весов. Он ненавидел англичан, и, встав на место Афзула, перекрыл бы все пограничные проходы, даже если это и будет означать потерю кучи денег, которую гильзаи получали из Индии за то, что держали их открытыми. Но Афзул, даже в таком преклонном возрасте, оставался слишком умен и осторожен, чтобы его можно было вот так сковырнуть, а Ильдерим, пусть еще и мальчишка, пользовался всеобщей любовью и рассматривался как естественный наследник престола. Оба они были дружественны по отношению к нам и могли удерживать в узде других гильзайских вождей.

Все эти сведения я почерпнул в течение ближайших двух дней, пока наша делегация гостила в Могале. Я держал ухо востро, но гильзаи проявляли крайнее гостеприимство — от Афзула до последнего крестьянина, чья хижина лепилась к внешней стене крепости. Про афганца я вам скажу следующее — это предатель и скотина, когда ему хочется, но если он стал вам другом — на всем свете не найти лучшего товарища. Беда в том, что вы уповаете на второе, а у него на уме уже первое. У них не в обычае оповещать о таких переменах.

Впрочем, оглядываясь назад, должен отметить, что у меня сложились с афганцами лучшие отношения, чем у большинства британцев. Томас Хьюз, полагаю, станет заявлять, что у меня с ними можно найти много общего. Не стану отрицать. Как бы то ни было, первые два дня прошли довольно приятно: мы устраивали скачки и другие конные состязания, и мне удалось снискать большую популярность, демонстрируя способность персидского пони совершать прыжки. Еще была соколиная охота, по части которой Шер-Афзул был дока, и жуткие пирушки по вечерам. Шер-Афзул подарил мне другую танцовщицу, сопроводив дар смешками и советами по обращению с ней, но они, как выяснилось, не понадобились.

Удовольствия удовольствиями, но никогда нельзя забывать, что в Афганистане вы каждую секунду ходите по лезвию ножа, и что это жестокие и кровожадные дикари. На второй день мы стали свидетелями, как под радостные крики толпы, собравшейся на площади, четырех человек казнили за вооруженный разбой, а пятому, мелкому князьку, лекарь Шер-Афзула вырезал глаза. Это общепринятое среди афганцев наказание: если человек занимает слишком высокое положение, чтобы быть казненным как обычный преступник, его ослепляют, лишая, таким образом, возможности приносить дальнейший вред. Зрелище было жестокое, и один из моих солдат даже сцепился с каким-то гильзаем из-за этого, обзывая его сородичей «грязными дикарями», чего те не поняли. «Слепой — все равно, что мертвый» — так они трактуют это дело, и мне пришлось извиниться перед Шер-Афзулом и дать наказ сержанту Хадсону устроить провинившемуся хорошую взбучку.

За всем этим я почти забыл про историю с Гюль-Шахом и Нариман, и напрасно. На утро третьего дня мне напомнили про это дело, как раз тогда, когда я меньше всего ожидал.

Мы с Шер-Афзулом отправились охотиться на кабана, и недурно провели время, рыская по поросшим деревьями оврагам в долине Могалы, где любили кормиться эти животные. Нас было человек двадцать, включая меня, Хадсона и Мухаммеда Икбала, а Шер-Афзул командовал операцией. Занятие оказалось увлекательным, но нелегким, учитывая пересеченную местность, поэтому мы частенько разделялись. Мухаммед Икбал и я отделились от главных сил и попали в узкое дефиле как раз в конце зарослей. Там они нас и поджидали: четверо всадников с копьями наперевес. Не произнеся ни звука, они ринулись прямо на нас. Инстинкт подсказывал мне, что это люди Гюля, посланные убить меня и попутно скомпрометировать Шер-Афзула перед англичанами.