На открытом судебном процессе было установлено, что Тухачевский разработал несколько вариантов, один из которых предусматривал проникновение заговорщиков в Кремль, захват кремлевской телефонной станции, убийство руководителей партии и правительства. Гамарник со своими отрядами должен был захватить здание Наркомата внутренних дел, убить Молотова и Ворошилова. Розенгольц должен был добиться приема у Сталина и убить его в кабинете в Кремле.

Все это планировалось на май 1937 года. Тухачевский торопил с военным заговором.

11 мая 1937 года Тухачевский был арестован. 11 июня 1937 года М. Н. Тухачевский и семь представителей начальствующего состава предстали перед Специальным судебным присутствием Верховного суда СССР, в состав которого входил маршал Советского Союза В. К. Блюхер. Приговорен М. Н. Тухачевский был к «высшей мере уголовного наказания — расстрелу». Через 24 часа, 12 июня 1937 года, приговор приведен в исполнение.

«1937 год был необходим, — утверждал В. М. Молотов в беседе с писателем Ф. И. Чуевым. — Если учесть, что мы после революции рубили направо-налево, одержали победу, но остатки врагов разных направлений существовали, и перед лицом грозящей опасности фашистской агрессии они могли объединиться. Мы обязаны 37-му году тем, что у нас во время войны не было «пятой колонны». Ведь даже среди большевиков были и есть такие, которые хороши и преданны, когда все хорошо, когда стране и партии не грозит опасность. Но, если начнется что-нибудь, они дрогнут, переметнутся. Я не считаю, что реабилитация многих военных, репрессированных в 37-м, была правильной. Документы скрыты пока, со временем ясность будет внесена. Вряд ли эти люди были шпионами, но с разведками связаны были, а самое главное, что в решающий момент на них надежды не было».

Все это Молотов сказал в ответ на бытующее суждение о том, что, если бы не погибли Тухачевский и Якир, у нас не было бы такого страшного начала войны.

— Это модная фальсификация, — сказал он.

В книге «Москва 1937. Отчет о поездке для моих друзей» Лион Фейхтвангер пишет:

«Объяснять эти процессы — Зиновьева и Радека — стремлением Сталина к господству и жаждой мести было бы просто нелепо. Иосиф Сталин, осуществивший, несмотря на сопротивление всего мира, такую грандиозную задачу, как экономическое строительство Советского Союза, марксист Сталин не станет, руководствуясь личными мотивами, как какой-то герой из классных сочинений гимназистов, вредить внешней политике своей страны и тем самым серьезному участку своей работы.

С процессом Зиновьева и Каменева я ознакомился по печати и рассказам очевидцев. На процессе Пятакова и Радека я присутствовал лично. Во время первого процесса я находился в атмосфере Западной Европы, во время второго — в атмосфере Москвы. В первом случае на меня действовал воздух Европы, во втором — Москвы, и это дало мне возможность особенно остро ощутить ту грандиозную разницу, которая существует между Советским Союзом и Западом.

Я взял протоколы процесса, вспомнил все, что я видел собственными глазами и слышал собственными ушами, и еще раз взвесил все обстоятельства, говорившие «за» и «против» достоверности обвинения.

…Люди, верящие в свое дело, зная, что они обречены на смерть, не изменяют ему в свой последний час. Они хватаются за последнюю возможность обратиться к общественности и используют свое выступление в целях пропаганды своего дела. Сотни революционеров перед судом Гитлера заявляют: «Да, я совершил то, в чем вы меня обвиняете. Вы можете меня уничтожить, но я горжусь тем, что я сделал». Таким образом, сомневающиеся правы, спрашивая: почему ни один из этих троцкистов так не говорил? Почему ни один из этих троцкистов не сказал: «Да, ваше «государство Сталина» построено неправильно. Прав Троцкий. Все, что я сделал, хорошо. Убейте меня, но я защищаю свое дело».

Эти троцкисты не говорили так просто потому, что они больше не верили в Троцкого, потому что внутренне они уже не могли защищать то, что они совершили, потому что их троцкистские убеждения были до такой степени опровергнуты фактами, что люди зрячие не могли больше в них верить. Что же оставалось им делать, после того как они стали на неправую сторону? Им ничего другого не оставалось — если они были убежденными социалистами, — как в последнем выступлении перед смертью признаться: социализм не может быть осуществлен тем путем, которым мы шли, — путем, предложенным Троцким, а только другим путем — путем, предложенным Сталиным.

Фракционность, не имеющая серьезного значения в мирной обстановке, может в условиях войны представить огромную опасность. После убийства Кирова дела о троцкистах в Советском Союзе разбирают военные суды. Эти люди стояли перед военным судом, и военный суд их осудил.

Советский Союз имеет два лица. В борьбе лицо Союза — суровая беспощадность, сметающая со своего пути всякую оппозицию. В созидании его лицо — демократия, которую он объявил в Конституции своей конечной целью. И факт утверждения Чрезвычайным съездом новой Конституции как раз в промежутке между двумя процессами — Зиновьева и Радека — служит как бы символом этого».

Недруги тогда писали: поскольку Лион Фейхтвангер оправдывал эти процессы, его книгу немедленно перевели на русский язык и огромным тиражом напечатали в СССР. Уже осенью 1937 года она продавалась в магазинах «Книга».

Теперь пишут, что немецкий писатель не разобрался в сути происходивших в 1937 году в Москве процессов, а поэтому наблюдениям и выводам Лиона Фейхтвангера не надо доверять. Заодно не говорят, что 1937 год — год разработки третьей пятилетки, первых выборов в Верховный Совет СССР, год 100-летия со дня гибели А. С. Пушкина.

«Когда в 1937 году я, — говорил И. А. Бенедиктов журналисту и ученому В. Литову, — зашел в свой кабинет в Наркомате совхозов РСФСР, то обнаружил на столе повестку — срочный вызов в НКВД. Особого беспокойства это не вызвало. Следователь спросил, что я могу сказать о двух сотрудниках. Не задумываясь, ответил, что они отличные специалисты, преданные партии, Сталину. Мне дали прочитать заявление о «вредительской деятельности в наркомате Бенедиктова И. А.», которую он осуществлял в течение нескольких лет «по заданию германской разведки», подписанное этими двумя сотрудниками. Прочитав, я похолодел. На вопрос следователя сказал, что в Германии действительно была закуплена непригодная для наших условий сельскохозяйственная техника. Это произошло от моего незнания, неумения, недостатка опыта. Но следователю подтвердил, что по-прежнему этих сотрудников считаю честными коммунистами. На прощание следователь сказал, что отчаиваться не надо, к определенному выводу они пока не пришли.

Не помню, как добрался домой. С женой мы обзвонили друзей, написали открытки и письма родным и близким, чтобы им не повредила связь с семьей «врага народа». С мрачными мыслями пришел на работу, стараясь вникнуть в смысл поступивших бумаг. Раздался телефонный звонок — меня приглашали в Центральный Комитет партии утром следующего дня. «Все ясно, — убито подумал я, — исключат из партии, а потом суд». Жена проплакала всю ночь. А наутро собрала мне небольшой узелок с вещами, с которым и направился в Центральный Комитет. При регистрации мне сказали, чтобы оставить у дверей узелок. Почти не вникал в смысл выступлений, ждал, когда же назовут мою фамилию, начнут клеймить позором. Фамилию наконец назвал… Сталин.