Сейчас Сталин носится по комнате, наполняет чашки, болтает с нами, как лучший друг, а ведь годами он только ворчал и хмурился, и ещё требовал, чтобы мы звали его Артуром. Ему понадобилось пережить весь этот ужас, чтобы понять, что ему важнее живой Смайлз, а не умершая жена. Я почти жду, что сейчас мы сядем в круг и сыграем в детскую игру, какое-нибудь колечко, колечко, выйди на крылечко, а Тони стоит у стола со стопкой бумажных тарелок, и отец подходит и кладёт ему руку на плечо, показывает, что помнит о нём. Тони краснеет от смущения, но я вижу, как он счастлив. Сталин победил свою собственную кому — отказ от чувств. Он оставлял себе только долг — приносить домой деньги, и запрещал себе испытывать любовь. Он подталкивает вперёд тётку Смайлза, милую и очень похожую на сестру, и глаза его просто светятся от счастья.

Сталин взял выходной, сегодня только суббота, и впереди куча времени. Такой же труженик, как мой отец, как все отцы семейств, хорошо усвоившие истину, что как потопаешь, так и полопаешь. Но теперь начинается новая жизнь — в гостях у них сегодня все, кого Сталин смог вспомнить — родственники, соседи, друзья, просто прохожие и даже бродячие собаки. Люди останавливаются пожелать им всего хорошего, люди, которых он не знает, потому что не хотел их замечать. Я его не виню, скорее, жалею, после того, что он мне рассказывал. А Смайлза таким счастливым я вообще никогда не видел. На родных трудно сердиться долго. Потом мы рассказываем Смайлзу про прошлую пятницу, про хорошую музыку, обещаем повторить, уже вместе с ним, как только он будет в норме.

— Скоро едем в Лондон, — говорит Крис, — Но на этот раз я не буду тратить время на зарубежную фигню, лучше послушаю ту группу. В прошлый раз зря пропустил.

Я напрочь забыл название группы, которую мы тогда слушали. Переглядываемся с Дэйвом. Говно запоминается лучше.

— Мы уезжаем в следующие выходные, отец взял напрокат трейлер. Поедем все вместе, с Тони, туда, куда ездили давно, когда я был ещё пацаном. Может, в Лондон съездим, когда я вернусь? — спрашивает Смайлз.

Он быстро устаёт и уходит спать. Мы ещё немного тусуемся, Крис в третий раз накладывает себе еды, а Сталин открывает шампанское. Пробка стреляет в потолок, шампанское заливает всё вокруг — наверное, он долго его тряс — а он весело смеётся. Шампанское стоит денег, и ковёр весь мокрый — ему хоть бы хны, смеётся, и всё. Ковёр самый обычный, и когда его мальчишки проливали что-нибудь, это был просто повод устроить разборки. А сейчас Тони открывает другую бутылку, и мы пьём из пластиковых стаканчиков. На мой вкус — полное дерьмо, и я выливаю свою порцию Дэйву. Иду в туалет и вижу, что на лестнице, ведущей на чердак, сидит Смайлз.

— Мне сказали, что Элвис умер.

Умер он на прошлой неделе. Моя мать плакала и ставила его пластинки целый день. Я знаю, что он был алкашом, газеты издевались над его расплывшейся фигурой, панки ненавидели его за богатство, но мне он нравился. Он был настоящим королём, и не обязательно быть гопником, чтобы слушать его музыку. Обычный парень, водитель грузовика, который записал пластинку для своей мамы и разбогател, а ещё любил есть сандвичи с арахисовым маслом. Поэтому над ним и смеялись.

— Зря, конечно. Классный был мужик.

Кто ж его не знает, героя многочисленных фильмов и передач, фильмы — параша, но он всегда был на высоте. Каждый музыкальный автомат набит его песнями. Я вспоминаю, как моя мать заводит «Always On My Mind» и начинает рассказывать о его брате-близнеце, родившемся мёртвым, о том, как Элвис всю жизнь помнил о нём, о том, что бывают такие вещи, которые остаются с тобой на всю жизнь. Он был и останется личностью, что бы ни говорили.

— Знаешь, я ведь ничего не помню про канал, — говорит Смайлз, — сначала оторвали значок, потом дали по носу и сбили на землю, а потом я проснулся в госпитале. Больше ничего.

Вынимаю значок из кармана и отдаю ему.

— Нет, теперь он твой. Отец говорит, ты спас мне жизнь. Булавка согнута, но я всё-таки прикрепляю значок к рубашке.

— Отец стал таким, как раньше, — задумчиво роняет Смайлз. Я рассказываю ему, о чём мы говорили со Сталиным, про работу до упада, чтобы не думать ни о чём.

— Тут в ванне я и нашёл мать. Наверное, чем ты старше, тем труднее умирать. Представляешь, какой несчастной она была.

Ванная комната в двух шагах от нас, дверь открыта.

— А там все её вещи.

Я гляжу на дверь чердака.

— Когда-нибудь я их разберу.

По лестнице поднимается Сталин, и я иду вниз, к гостям, благодарю Тони и Сталина, дожидаюсь, когда гости начинают расходиться и ухожу вместе со всеми. Иду на угол, где договорился встретиться с Дебби. Долго её жду, собираюсь домой — она, может, и вовсе забыла.

— Извини, опоздала, — она классно выглядит в рок-н-ролльном платье, надетом специально на вечер памяти Элвиса.

Держу её за руку, рассказываю про Смайлза, про гулянку у него дома.

— Сегодня я тебе ставлю выпивку, — Дебби идёт прямиком к стойке, когда мы входим в бар. Папаша выдал ей целую пятёрку, и теперь ей сам чёрт не брат.

— Заказывай лагер, если хочешь. Давай.

Идём к столику, я понимаю, что грохот, изрыгаемый микрофоном, на самом деле — «Jailhouse Rock» на одних клавишных. Сажусь и озираюсь, пытаясь понять, куда я попал.

— Хорошо, что твой друг остался жив, — это Кэти, лучшая подружка Дебби, крупная сисястая девица в тесных джинсах, но тут меня буквально расплющивает о стол компания парней, слушающих песни Элвиса. Они печальны и слегка поддаты, но хуже всего, что мужики они не мелкие, всем, наверное, за двадцать, самый большой из них сообщает, что он Стэн и приехал из Лэнгли. Он в очках, и свято верит, что похож в них на Бадди Холли. У отца была пара его пластинок, довольно костлявый субъект, а Стэн тянет на двести фунтов с лишком, скорее Элвис, чем Бадди. Музыка — полная параша, вокруг полно народа, все пьют, едят, слушают музыку, странно, но сегодня это не раздражает. Я только улучил минутку и спрятал в карман значок Смайлза.

— Джо — панк, — сообщает Дебби.

Лучше бы она сразу врезала мне по яйцам. Она-то так просто ляпнула, но парни отставляют выпивку и пристально меня разглядывают. Только тот, что болтает с Кэти, больше интересуется её сиськами.

— В прошлую субботу такая мразь протащила меня по всей Кингз-Роуд, — Стэн наклоняется ко мне, и я чувствую запах выпитого им пива, — Они набросили цепь мне на шею и волокли по дороге, пиная ногами, пока народ не вышел из бара и не разогнал их.

— Один из них попробовал вот этого, — добавил его сосед.

Он осторожно показывает нам нож во внутреннем кармане пиджака, стараясь, чтобы никто в баре его не заметил. Нож не меньше восьми дюймов длиной, мне жутко хочется назвать парня Дэйвом Крокеттом и поинтересоваться, где он хранит бобровые шкурки, но я молчу. Может, я и не очень умный, но точно не дебил, поэтому киваю и жду, когда мои кишки встретятся с этим ножом. Мне везёт, нож по-прежнему в кармане, и если хорошо подумать, не станет же он выпускать мне кишки на глазах у всех. Парень улыбается и запахивает пиджак.