— Профессор, это детектив Ландсман, — представил Берко напарника. — Ежели вам кто-то уж слишком надоел, пожалуйтесь ему.

— Такой же зануда, как ты, или еще зануднее?

Ландсман обменялся рукопожатием с профессором.

— А я его знаю, — тут же изрек местный многознатец, вглядываясь в Ландсмана, как в какую-нибудь из множества своих географических карт. — Он Подольски изловил. И засадил Хаймана Чарны.

Ландсман настораживается, сбрасывает обожженный лист наружной брони, прочищает уши артиллерийскими банниками. Хайман Чарны, вербовер, трудившийся над отмыванием долларов, владевший сетью видеолавок, нанял двоих шлоссеров-филиппинцев — контрактных убийц — с целью ускорения запутанной деловой трансакции. Но лучший стукач Ландсмана — филиппинизированный китаец Бенито Таганес, пышко-пончиковый король. Информация Бенито вывела Ландсмана на психушку возле аэропорта, в которой филиппинцы дожидались своего рейса. Признание филиппинцев утопило Чарны, несмотря на изобилие спасательных кругов и пробковых жилетов в виде лучших вербоверских адвокатов и прецизионно адресованных вербоверских взяток. Хайман Чарны и по сей день остается единственным вербовером, осужденным и засаженным по уголовному обвинению.

— Нет, ты только на него посмотри, — раскалывает Цимбалист нижнюю часть своего лица. Зубы его смахивают на костяные трубы доисторического органа. Смеется Цимбалист, как будто сыплет на цемент пола вилки, ложки и шестидюймовые гвозди. — Он воображает, что мне есть дело до всех этих людишек, чтоб чресла их иссохли так же, как и души. — Смех замирает, мудрец-многознатец исподлобья сверлит Ландсмана лазерными лучами взгляда. — Ты еще подумай, что я такой же, что я один из них.

— Что вы, профессор, — поспешно отнекивается Ландсман, не слишком убежденный в профессорстве Цимбалиста. Однако на стене, как раз над головой юного ассистента, терзающего электрический чайник, в рамочках красуются свидетельства Варшавской ешивы (1939), Польского вольного государственного (1950), Бронфмановского политехнического (1955). Тут же, в таких же черных рамочках, рекомендации, хаскамос, благодарственные письма, кажется, от каждого раввина округа, от Якови до Ситки. Ландсман для виду бросает на Цимбалиста еще один испытующий взгляд, но, судя уже по большой ермолке, прикрывающей экзему на затылке и обильно расшитой вышивкой серебром, мудрец-многознатец к вербоверам не принадлежит. — Это было бы ошибкой.

— Да ну? А жену взять у вербоверов, как я это сделал? Вы бы совершили такую ошибку?

— В браке пусть другие совершают ошибки. К примеру, моя бывшая жена.

Цимбалист проводит гостей мимо большого стола для карт к шатким деревянным стульям возле бюро с откатывающейся крышкой. Парень замешкался, не успел отскочить, и Цимбалист хватает его за ухо.

— Ну, что ты делаешь? — Теперь он схватил руку ассистента. — Глянь на свои ногти! Фу! — Цимбалист отбросил руку, как гнилую рыбу. — Сгинь с глаз моих. Иди-ка к радио. Узнай, куда эти идиоты подевались и чем занимаются.

Он налил кипяток в чайник и бросил туда щепотку чего-то, очень похожего на мелкие обрывки бечевки.

— Им один эрув объехать. Один-единственный! — Цимбалист возмущенно ткнул в потолок указательным пальцем. — У меня двенадцать человек, и ни один из них не способен найти пальцы ног в собственных носках.

Ландсман приложил немало усилий, чтобы избежать понимания таких понятий, как, скажем, эрув. Но кто ж не знает, что эта еврейская ритуальная уловка — типичная попытка объегорить Господа своего Всемогущего и Всезнающего. И вот, тыча пальцем в телефонные столбы да шесты, мы называем их дверными косяками, а лески, веревки да шнурки воображаем карнизами. Огораживаешь участок местности деревяшками, железяками да шнурками и называешь его эрувом. И в субботу представляешь себе, что ты здесь у себя дома и ведешь себя соответственно. Накось, Всевышний, выкуси! Цимбалист и его команда «обэрувили» таким образом чуть ли не весь округ. Лишь бы хватило веревки да столбов. И творческой сметки, использующей существующие стены, заборы, утесы, реки. Где захочешь, там тебе и эрув.

Но кто-то ведь должен огораживать участки, следить за состоянием ограждений, ремонтировать повреждения, вызванные ветром, медведями, хулиганами и телефонистами. Все это взял на себя добрый дядя, мудрец-многознатец, прибрал себе весь рынок огораживаний. Сначала столковался с вербоверами, потом его полюбили и другие «черные шляпы»: Сатмар, Бобов, Любавич, Гер и остальные. Когда возникает вопрос, подпадает ли под эрув тот или иной участок побережья, поля, леса, обращаются не к раввину, а к Цимбалисту. Души правоверных евреев округа зависят от его карт, людей, полипропиленовых упаковочных бечевок. Иные считают, что он самый влиятельный еврей в городе. И может себе позволить в центре вербоверского мира распивать чаи с человеком, упрятавшим за решетку Хаймана Чарны.

— Что с тобой стряслось? — обращается Цимбалист к Берко, усаживаясь на резиново скрипнувшую надувную подушку. Он тянется к торчащей в зажиме пачке «Бродвея». — С чего это ты бегаешь по улицам и пугаешь народ молотком?

— Мой партнер не оценил радушия местных жителей, — поясняет Берко, глянув на Ландсмана.

— Народ не прочувствовал приближения субботы. — Ландсман тоже вынимает сигарету, из своей пачки. — Никакого воодушевления. Так мне показалось.

Цимбалист подтолкнул на середину стола треугольную медную пепельницу. На одном боку ее крупная надпись: «КРАСНЫ — ТАБАК И КАНЦТОВАРЫ». В этой лавке Исидор Ландсман покупал ежемесячное «Шахматное обозрение». Сеть магазинов Красны, содержавшая библиотеку для чтения и спонсировавшая ежегодный поэтический конкурс, лопнула под давлением конкурентов из Штатов еще несколько лет назад, и при виде пепельницы в душе Ландсмана вспыхнула ностальгическая искра.

— Два года жизни я отдал этим людям. — говорит Берко. — Кое-кто еще помнит. Не так уж меня легко и забыть.

— Вот что я тебе скажу, детектив… — Цимбалист, снова скрипнув резиновым бубликом подушки, поднимается и разливает чай по трем грязным захватанным стаканам. — Как они тут плодятся, скажу я тебе… Те, которых ты сегодня видел, они правнуки тех, которых ты видел здесь восемь лет назад. Девицы нынче уже рождаются совсем беременными.

Он вручил детективам стаканы, слишком горячие, чтобы держать в руке. Ландсман обжег кончики пальцев. Пахнет жидкость травой, розовыми лепестками… пожалуй, и бечевкой тоже.

— Все штампуют новых евреев, — говорит Берко, добавляя в чай ложку джема, — но никто не позаботился о месте, где их разместить.

— Вот-вот, — кивает Цимбалист, снова вдавливая костлявый зад в резиновую подушку. — Странное время нынче для того, чтобы быть евреем.

— Но только не здесь, — вмешивается Ландсман. — На острове Вербова жизнь не изменилась. У каждого крыльца краденый БМВ, в каждом горшке говорящая курица.

— Здесь народ забеспокоится тогда, когда ребе велит, — сказал Цимбалист.

— Может, им не о чем беспокоиться? — предположил Берко. — Может, ребе уже обо всем побеспокоился?