Герцог подвез его в своей карете домой, и, как только ранние сумерки сгустились, одев туманной дымкой Петербург, Миних, в низкой шляпе, закутанный в простой суконный плащ, вышел пешком и направился самой короткой дорогой к выходившим на Мойку задворкам домов Миллионной улицы. Ход в кофейню Гидля с задней стороны был, по-видимому, ему очень знаком — он без ошибки повернул в ворота, миновал аллейку деревьев и вошел в знакомую ему дверь. Встретивший его слуга провел его в отдельную комнату и, когда он сел к столу, остановился перед ним в вопросительной позе.

— Позовите хозяйку! — сказал Миних.

— Она, — начал было слуга, — она…

— Сейчас же позвать сюда ко мне хозяйку! — крикнул Миних и ударил по столу кулаком.

Слуга вздрогнул и опрометью кинулся исполнять приказание.

Через несколько минут появилась хозяйка в сопровождении слуги.

— Пошел вон! — приказал слуге Миних, и тот выскочил опять, словно им зарядили и выстрелили из пистолета, но, закрыв дверь, он прильнул к замочной скважине.

— Господин фельдмаршал, будьте здоровы! — сказала хозяйка, приседая перед Минихом.

— И ты тоже! — ответил Миних. — Послушайте, у меня есть к вам дело! Мне нужна гадалка, госпожа Дюкар; вам не известно, где она живет?

— Ах, эта гадалка! — воскликнула хозяйка и в отчаянии всплеснула руками. — Вот уж все пристают ко мне с ней, а я ничего о ней не знаю. Тут был какой-то человек, говорил насчет гадалки, а я ничего не знаю, — и она рассказала, как было дело.

Миних нетерпеливо выслушал и сказал:

— Но я не поверю, чтобы вам была неизвестна эта гадалка.

И вдруг его голос оборвался, и он остановился, почувствовав, что делает, может быть, непростительную ошибку, которая способна породить большие неприятности. Он понял, что в своей необдуманной горячности зашел слишком далеко и что из простой истории розыска хорошенькой маски сейчас поставлена на карту его собственная карьера. Ему пришло в голову соображение, что, очевидно, гадалку разыскивают клевреты Бирона и что, выказав хозяйке кофейни свой особый интерес к этой таинственной француженке, он выдал ей себя с головой…

— Впрочем, к черту эту гадалку! — воскликнул он. — Мне до нее нет решительно никакого дела! Мне нужна та хорошенькая маска, которая знает эту гадалку и которая интриговала меня третьего дня вечером.

Хозяйка опять почтительно присела и покачала головой.

— Не понимаю, о какой маске может говорить господин фельдмаршал, когда никаких маскарадов по причине кончины государыни нет.

— Черт возьми! — воскликнул Миних и так хлопнул по столу ладонью, что стоявший на нем подсвечник подпрыгнул. Почем я знаю, как это все случилось! Ну одним словом…

Миних видел, что все более и более запутывается и затеянная им авантюра слагается необычайно глупо. Оставался только один способ покончить со всем этим — откупиться. Поэтому Миних вынул наполненный деньгами кошелек и бросил его на стол.

— Так как тут замешана женщина, — сказал он, — то все это должно остаться в тайне! Вот вам деньги за молчание; но если вы поможете мне найти хорошенькую маску, о которой знает эта госпожа Дюкар, то получите еще столько же!

Миних встал и ушел, а хозяйка еще почтительнее, чем прежде, присела ему вслед, взяла кошелек, взвесила его в руке, спрятала в карман фартука и отправилась в общий зал к своему месту за стойкой.

В то же время смотревший в скважину слуга кинулся в зеленую комнату, где сидела Грунька в ожидании Жемчугова, условившегося с ней, что он сегодня придет к ней сюда в известную ей зеленую комнату еще засветло. Но вот уже было темно, а Митька не являлся.

— Что? Он не приходил еще? — спросил слуга, высовываясь в дверь.

— Да нет же! — нетерпеливо ответила Грунька. — Я и сама не могу понять, куда он запропастился!

— А он наверное придет?

— Да как же не наверное, если он велел мне ждать его здесь, чтоб ему было пусто! А что случилось? Что такое?

— Тут такие дела, — сказал слуга, — что непременно его сейчас надо.

— Да что такое? — повторила Грунька.

Слуга видел, что Грунька была тут один раз с Жемчуговым, и потому пустил ее сегодня в зеленую комнату ожидать его, но вовсе не знал, кто такая Грунька, и, конечно, не мог ей рассказать, что происходило между хозяйкой и Минихом и что он подсмотрел и подслушал через замочную скважину. Поэтому он вместо ответа только махнул рукой и убежал.

Грунька снова осталась одна в ожидании Жемчугова, но это ожидание было напрасным: Митька не пришел, и было очевидно, что с ним что-то случилось.

Митька Жемчугов, переехав к Гремину, повел свойственный ему образ жизни, то есть чрезвычайно безалаберный, с совершенно неопределенными часами сна, еды, а главное — ухода из дома и возвращения домой.

Гремин понимал, что Митька действует, и очень желал «действовать» тоже. Он требовал от Жемчугова, чтобы тот указал ему, что надо делать, и наконец изобрел себе занятие, которое и Митька одобрил: Василий Гаврилович решил заняться наблюдением общественного настроения по трактирам и публичным местам.

— Смотри! — сказал ему Митька. — Наблюдать, если хочешь, наблюдай, но сам ничего не болтай.

Занятие это оказалось как раз по Гремину. Он и поесть и выпить любил, одного только не любил — ходить пешком. Но в данном случае без этого вполне можно было обойтись, приняв во внимание, что у Василия Гавриловича были собственные лошади и прекрасная колымага.

Гремин уже второй день ездил по трактирам и «наблюдал», как вдруг, заехав в трактир при верфях, застал там Митьку, спавшего у стола беспробудным сном. Он, обрадовавшись, попробовал растолкать его, но не тут-то было — Митька не просыпался!

Гремин забеспокоился и заторопился. Он объяснил трактирщику, что это — его приятель и что он сейчас же возьмет его к себе в колымагу, а затем, перейдя немедленно от слов к делу, дал на чай половым и при их помощи вынес Митьку на улицу, после чего повез его домой и там уложил Митьку в постель в жарко натопленной комнате.

Жемчугов грузно ушел всем своим телом в перину, дышал ровно, спал тихо, без храпа и не просыпался.

Василий Гаврилович оставил его в покое, велел только к изголовью поставить квасу и огуречного рассола — самое лучшее питье с похмелья, после выпивки.

Прошел вечер, прошла ночь, а Митька не просыпался и не проснулся на другое утро.

Гремин пробовал будить его, но это не привело ни к чему. Митька, когда его приподнимали, открывал мутные глаза, но тут же его веки снова слипались и он, как сноп, валился опять.

Василий Гаврилович забеспокоился. В немцев-докторов он не верил и их науки не признавал, а потому на предложение дворецкого Григория сходить за лекарем сказал: