— Повиноваться — в твоих интересах, — сквозь зубы прошипел он. — Эти бандиты хуже хищников. Среди них есть даже бывшие людоеды. А вступающие в банду негры еще не забыли вкуса человечины. Надеюсь, ты не из их числа. Зубы твои по крайней мере не заточены? Открой рот! Я проверю.

Ануне захотелось крикнуть, чтобы он замолчал. Она чувствовала на себе взгляды собравшихся в центре лагеря бандитов. Они не упускали ни одного ее движения. Их лица были обожжены солнцем и выдублены ветрами, за поясами у них торчали кинжалы. Волосы у некоторых были смазаны верблюжьим маслом, другие улыбались, показывая зубы, заточенные треугольником, чтобы легче было раздирать мясо своих врагов. Кое-кто прикрыл бритую голову нашлепкой из глины, защищаясь от палящего солнца. Были и такие, чьи бороды свисали, заплетенные косичками, выкрашенные красной хной. Оружие бандитов отличалось разнообразием: мечи и кинжалы, снятые с трупов или украденные в оскверненных ими царских гробницах. И страшно было видеть такое красивое, драгоценное оружие у грубых, неопрятных людей, шерсть на щеках которых не отличалась от шерсти верблюдов.

— Иди, — приказал Ути. — Хозяин ждет тебя.

Он подтолкнул Ануну к палатке. Войдя внутрь, девушка поразилась ее роскошному убранству, чудесным коврам на полу. Запах конопли витал между промасленными занавесками, будто здесь только что курили. В чашах стояли засахаренные стебли папируса для гостей. Надушенный мужчина лежал вытянувшись на диване; кроме набедренной повязки, на нем ничего не было. Его нагота подчеркивала совершенство его тела, абсолютно лишенного волос и умащенного благовониями. Посередине его лица была широкая повязка из белого льна, доходившая до самых глаз. При появлении Ануны он вежливо встал. Каждый его жест свидетельствовал о том, что он привык вращаться в высших кругах.

— Входи, добро пожаловать, — произнес он странно гнусавым голосом. — И сними с себя эти лохмотья. Ути подберет тебе одежду, достойную твоего имени. Как ты заметила, мы стараемся держаться в стороне от варваров, от которых — увы! — мы не можем избавиться. Твой побег прошел удачно? Тем лучше, потому что у нас с тобой будет много работы.

Просвечивающие ткани делили палатку на несколько секций, но имели чисто символическое значение, поскольку палатка тем не менее просматривалась целиком. Ануна отметила, что в ней находилось невероятное количество склянок с благовониями и немного материала для производства новых. Горшочки с мазями, корешками, запечатанные воском, стояли на крышках больших сундуков из сандалового дерева.

У нее не хватило времени подумать о назначении всего этого, так как Ути сорвал с нее тряпье, обнажив ее, словно для продажи на рабовладельческом рынке. Она отвернулась: очень уж не понравились ей заискрившиеся глаза мужчины в повязке. Слуга подал ей чистое платье с множеством мелких складок.

— Нетуб тебе наверняка рассказал про меня, — приветливо произнес мужчина в повязке. — Меня зовут Дакомон, я был изобретателем лабиринтов… Придворные Анахотепа считали меня архитектором усыпальниц. А в свободное время я для собственного удовольствия и для своих любовниц создавал благовония.

Он начал объяснять, как ему удалось разработать идеальную защитную систему погребальных камер: изменяющийся лабиринт, не ускользнувший от глаз фараона. Говорил он тусклым и гнусавым голосом, слушать который было трудно, потому что он прерывался странными булькающими звуками, раздававшимися из-под повязки на уровне носа… или по крайней мере места, где должен был находиться нос, так как Ануна заметила, что ткань казалась неестественно плоской там, где должна была вырисовываться горбинка носа. Ей стало по-настоящему нехорошо, и она опустила глаза, чтобы не смотреть на изуродованную часть его лица.

— Однажды, — заключил архитектор, — я создал духи, почувствовать запах которых способны были только номарх и я сам. Для всех остальных людей они не имели запаха. Анахотеп воспользовался ими, чтобы пометить путь в лабиринте, ведущий в погребальную камеру и делавший его непроходимым. Там он завещал похоронить себя вместе со всеми своими сокровищами. Я понятно объясняю? Он капнул этой эссенцией на каждую плиту-ловушку.

— Но зачем?

— Потому что он боялся, как бы его ка, потерявшись в коридорах, случайно не привел в действие ловушку… и оказался не способен выйти из гробницы. Он боялся, что его ка будет вечно блуждать по лабиринту, постоянно меняющему свою форму. Знаю, что это чепуха, но сделать ничего не могу. Можно счесть это причудой выжившего из ума старика. Но благодаря благовониям его другому «я» будет известно расположение противовесов, спрятанных под плитами, и оно сможет избежать ловушек. Достоинство таких меток в том, что они не видимы и не ощущаемы никем, кроме Анахотепа, поскольку он один может учуять этот «запах».

— Но ведь ты тоже способен на это, разве нет? — ляпнула Ануна, желая польстить ему, но тут же пожалела о сказанном.

— Нет, — произнес Дакомон, впившись ногтями в циновку. — Анахотеп велел отрезать мне нос и прожечь фальшивые ноздри для большей надежности. Я не ощущаю ничего, никакого запаха. Я спокойно мог бы жить на куче навоза и не испытывать неудобств. Ну вот, теперь ты знаешь все. Пока меня уродовали, мне дали понять, что все делалось для моего же блага и, если бы номарх не любил меня как сына, меня попросту убили бы.

Ануна постаралась не обнаружить своего смущения. Сейчас она ощущала легкий запах сукровицы, идущий от повязки. Она догадалась, что рана все еще кровоточила, несмотря на лечение. Усилием воли ей удалось избавиться от мучивших ее образов. Она ни за что не должна показать своего отвращения устремившему на нее взгляд Дакомону. Он рассматривал девушку, уставившись на нее со странной ревностью, будто надеясь застать ее врасплох.

— А я… — наконец-то удалось ей выговорить, — какова моя роль в этой истории?

— Ты будешь моим носом, — бросил Дакомон. — Ты еще не поняла? Я собираюсь отомстить за себя, ограбив гробницу Анахотепа, когда он умрет. Я хочу осквернить его мумию, изуродовать ее, разбить на мелкие кусочки, чтобы сделать невыносимой его жизнь в загробном мире. Но чтобы войти в погребальную камеру, мне нужен проводник, способный учуять то, что когда-то мог уловить я. Нужен «нос», который сможет определить места ловушек, так как Анахотеп полностью переделал план лабиринта. Он сделал это так, что даже я сегодня не знаю расположения плит с противовесами. Если я отважусь войти в него, я стану жертвой своего собственного изобретения.

— Но это невозможно, — запротестовала Ануна, — ведь я всего лишь благовонщица третьего разряда. Я всегда работала только с мертвецами Дома бальзамирования Хоремеба. У тебя же обоняние намного тоньше моего. Я совсем не уверена, что смогу учуять запахи, о которых ты говоришь.

— Будет очень жаль, — холодно произнес Дакомон. — Потому что в таком случае я буду вынужден сказать Нетубу Ашре, что пользы от тебя никакой, и он без колебаний избавится от тебя, так как ты слишком много узнала и нельзя отпустить тебя на свободу. Так что ты обречена: успех или смерть.

Ануна застыла, скованная страхом.