— Что это?

— Гуманный?

— Ну да! Это слово я еще не слыхивал.

— Это значит, что теперь все надо делать добром, по-хорошему, путем эволюции, и никого нельзя притеснять.

— Мгм… — прикидывал Цак. Правда, эти методы не согласовались с принципами, которыми он руководствовался до сих пор, но в данной ситуации он ничего не имел против таких соображений.

Скршиванек попрежнему сидит за своим столом! Вот главное, что понял Цак за сегодняшнее утро. Правда, ничего определенного еще нет, но робкий вопрос: «А ты чем хуже, Эдуард?» — все же затрепетал где-то в груди. В тот день участковый инспектор занимался тем, что разыскивал старые протоколы, рапорты и приказы, подписанные им, и над фамилией своей, изображенной корявым, нетвердым почерком, всюду ставил огромную перевернутую галку над буквой «Z» и жирную черту над буквой «A», возвращая ей прежнее, чешское звучание.

Утверждать, что в следующие дни на душе участкового инспектора Жака было спокойно, пожалуй, нельзя. Гуманисты, не гуманисты — таким глупостям он не верил, а обер-комиссар Скршиванек, если только это будет ему выгодно, выдаст Жака при первой возможности, — точно так же поступил бы и сам Жак по отношению к своему шефу, если б это пошло ему самому на пользу. Посему самочувствие Жака было немногим лучше, чем в первый день, а то, что вокруг все еще ничего не происходило, не могло обмануть старого профессионала. Участковый инспектор Жак действовал совершенно так же, никогда не торопя событий. Жертва успеет успокоиться, даст ввести себя в заблуждение мнимым спокойствием, и в тот самый момент, когда она считает себя в наибольшей безопасности, — хватай ее за шиворот да бей в рожу — на тебе, сволочь! В такой внезапности и заключалось главное наслаждение охоты, и теперь такой жертвой будет Жак. Дурные сновидения попрежнему преследовали его, он все так же потел по ночам и вскрикивал во сне.

Но прошло несколько дней, и вот однажды утром участковый инспектор вошел в кабинет своего начальника совершенно преобразившимся. Глаза его сияли, и он старым, исполненным самоуверенности движением поднял руку к лицу, чтобы погладить усы. Правда, их там не было…

— Знаете ли вы новость, пан обер?

— Новость? Ну-ка!

— Обнаружены русские большевики. То есть чешские, — ну, из России{76}.

— Что?! — вскочил обер-комиссар Скршиванек, — Что вы говорите?!

— Да уж то, что слышите.

Взор обер-комиссара устремился куда-то вдаль. Потом Скршиванек высоко поднял брови и свистнул:

— Фьююють!

Точно таким же долгим «Фьюють!» выразил свои чувства рано утром и участковый инспектор Жак.

— Что вы знаете, Цак, — пардон, — пан Жак, говорите!

Участковый инспектор отрапортовал.

— А ведь это славное дело, Цак.

— Еще бы, пан обер, известно.

Скршиванек принялся ходить по кабинету. Потом сел. Задумался. Потом опять вскочил с горящими глазами.

— Цак, за работу! За работу, за работу, за работу! Это нам посылает сам господь бог. Мы снова станем незаменимыми. Наше дело выиграно! Пан Жак — за работу!

Участковый инспектор вышел. Но через полчаса он появился снова.

— Пан обер-комиссар, — сказал он. — Я только вот что хотел спросить: а что, пан министр внутренних дел тоже гуманист?

— Не знаю — думаю, нет.

— Послушайте, пан обер-комиссар, а не лучше было бы заготовить какие-нибудь документы или подстроить этакое небольшое большевистское покушеньице?

— Нет, Цак! Этого я боюсь. Быть может — позднее, но еще не теперь. Ничего не надо в письменном виде, только устно. Слухи! Как можно больше слухов! Я уже разговаривал по телефону с верхами. Четыре человека говорили со мной, и каждому приходилось повторять одно и то же. И все они делали паузы в разговоре, и у всех был какой-то неуверенный тон. Страх — вот наш лучший помощник. Теперь важно только поддержать в них этот страх и по возможности еще увеличить. Пускайте слухи среди народа! Кое-какие лозунги мне уже пришли в голову: тайные инструкции Ленина; директивы устраивать покушения и уничтожить республику в корне — это выражение «уничтожить в корне» вы запомните, оно очень эффектно. Далее — объединение с немцами, венграми, евреями и Габсбургами;{77} ввоз оружия, убийства легионеров;{78} несколько большевиков уже схвачено, и у них оказались золотые цепочки вместо завязок на кальсонах, доллары в двойных подметках, бриллианты в банках из-под гуталина, — короче, придумайте еще что-нибудь в этом роде, вы в этом сами превосходно разбираетесь. А когда слухи распространятся и обрастут подробностями, собирайте их по трактирам и приносите сюда! С журналистами держитесь как можно загадочнее и угощайте их лишь глухими намеками — они попадутся, как мухи на клейкую бумагу!

— Ясно, пан обер. Сегодня я подумал еще об одной вещи. Хорошо было бы составить список лиц, которых большевики собираются прикончить. Я уже сделал такой список, кажется, никого из главных не пропустил. Понимаете, пан обер, как все эти дядьки взбесятся, перевернут республику вверх тормашками, а наше дело будет в шляпе. И тогда уж мы будем вертеть господами и заставим их плясать под нашу дудку.

Обер-комиссар Скршиванек долго размышлял, наконец произнес:

— Слушайте, Цак, а вы удивительно хитрый парень!

И Эдуард Жак уже занесся так высоко, что ответил на эту лесть только пожатием плеча и кривой ухмылкой.

— Главное, знать, что да как, — сказал он, — а вы намедни мне сами это изволили подсказать.

— Что я вам подсказал?

— Ну, как теперь следует работать.

— Как же именно?

— Да эволюция…

— Ага! Прекрасно! — вспомнил пан комиссар.

У инспектора Жака был еще один вопрос:

— Большевиков этих привести?

— Еще нет. Так, недели через две. К тому времени, полагаю, ситуация созреет.

Ровно через две недели Эдуард Жак привел большевиков. Но через несколько часов было приказано их выпустить. В то время участковый инспектор уже полностью обрел былую самоуверенность; он ворвался в кабинет своего шефа, глаза его горели, как у гончей, которую хозяин все не спускает со своры, а английские усики его встопорщились от ярости.

— Слушайте, пан обер! — заорал он еще в дверях. — На такую эволюцию я, знаете, что хотел…

— Ничего не поделаешь, пан Жак, — пожал плечами шеф, — придется нам к этому привыкать. Вы хорошо поняли, что такое эволюция, теперь вам придется усвоить еще и понятие «гуманность». Но, — и Скршиванек прищурил левый глаз, — не беда, Цак, не обращайте внимания. Всё в наилучшем порядке. В наи-лучшем порядке! Это вам говорю я. Все еще будет. Погодите только! Наша взяла по всей линии. Республика нуждается в нас обоих так же, как в нас нуждался государь император. Мы незаменимы, Цак, и ваши страхи были потрясающей глупостью. Скажу вам и еще кое-что, над чем я раздумываю вот уже несколько дней: настоящие владыки