Она полетела обратно в больницу и, наконец, была препровождена в отделение, где находилась мама.

Голова ее была в бинтах, глаза закрыты. Рита склонилась над мамой, дотронувшись до ее руки, и та слабо пошевелилась.

Веки мамы дрогнули, она открыла глаза и уставилась на Риту. Та вдруг испугалась, что мама ее не узнает, – таким странным и неосмысленным был взгляд.

– Ребенок, это ты, – раздался тихий голос мамы. – Где это я?

Значит, узнала! Ликуя, Рита прижала к губам руку мамы и, помня о том, что профессор, оперировавший ее, вел речь о возможной ретроградной амнезии, впрочем, временной, произнесла:

– Мамочка, ты в больнице. Но с тобой все хорошо.

Рита боялась, что мама пожелает знать, как она оказалась в больнице, но этот вопрос ее совсем не интересовал.

– Ах, ну, значит, я в надежных руках! – сказала мама, узнав, кто ее оперировал, а потом вдруг нахмурилась: – Ребенок, а почему ты не в школе?

Рита снова поцеловала ее руку и сказала:

– Мамочка, сегодня ведь суббота. Так что в университет только на следующей неделе.

Говорить о том, что она на больничном и, главное, по какой причине, она не намеревалась. По крайней мере, в данный момент.

– Какой такой университет? – спросила мама. – Ребенок, ты что-то путаешь.

И она безмятежно продолжила, словно не замечая замешательства дочери:

– В университет ты еще поступишь, конечно. Ты ведь хочешь на юридический, но мы с папой настоятельно советуем тебе идти на медицинский. Ладно, еще сумеешь выбрать, ты ведь пока только в девятом классе!

Спускаясь по ступенькам областной больницы, Рита горестно думала о том, что мама пришла в себя и вполне адекватна, – за исключением того, что она уверена в том, что ее дочка Рита ходит в девятый класс и ей всего четырнадцать лет.

Все, что имело место быть за этим временным порогом, для мамы как будто и не существовало.

Профессор глубокомысленно сказал, что это может быть одним из последствий черепно-мозговой травмы, последствием временным, однако Рите показалось, что он недоговаривает.

А что, если мама навсегда останется такой?

Впрочем, даже если и останется – значит, она просто немного отстанет от жизни, вот и все!

Но как бы она сама хотела оказаться в прошлом, в девятом классе, позволить родителям уговорить себя пойти вместо юридического на медицинский, никогда не познакомиться с Гошей Барковским, не влюбиться в него, не поехать на семейный сабантуй на даче и не стать жертвой изнасилования со стороны его отца!

Резко остановившись, Рита вдруг подумала о том, что стоило ей наведаться к журналисту Харламову, как…

Как неприятности обрушились на ее семью!

И ведь это не случайности, а закономерности. Кто-то сделал так, чтобы отца снова взяли под стражу, и буквально потом…

Напал на маму и изнасиловал ее!

Словно…

Словно это была пиратская «черная метка».

– Ритка-маргаритка! – услышала она до дрожи знакомый голос и, быстро обернувшись, заметила темно-синюю «БМВ», из-за руля которой ей приветливо махал элегантный Лев Георгиевич.

– Разреши тебя подвезти?

Рита ускорила шаг, но «БМВ» адвоката неотступно следовала за ней. Хорошо, что остановка трамвая была неподалеку, там-то она от него оторвется.

– Ритка-маргаритка, а как дела у твоей матушки? – донеслось ей в спину, и Рита остановилась как вкопанная.

Медленно повернувшись, она дрожащим голосом спросила:

– Вы… вы имеете к этому отношение?

Барковский распахнул дверцу и произнес:

– Ух, какой сегодня морозец! Давай залезай, у меня в салоне тепло. А то чего орать на всю улицу!

Говорил он дружелюбно, но в изумрудных глазах Рита заметила злобные огоньки.

Подсаживаться к этому садисту в автомобиль было верхом безумия, однако Рита вдруг поняла, что терять ей нечего.

Отец в СИЗО, мама в больнице, а она сама…

Она сама оказалась в салоне автомобиля человека, который ее изнасиловал. И который, похоже, был причастен и к другим недавним преступлениям. И выяснить это она могла, только переговорив с ним. Тем более что Барковский-старший, по всей видимости, и сам жаждал этого.

– Ну что, матушку навещала? – спросил Лев Георгиевич, резко трогаясь с места. В его тоне чувствовалась нескрываемая насмешка.

До Риты вдруг дошло – ну конечно же, это ведь он! Барковский изнасиловал не только ее саму, но и ее маму. И вовсе не случайно он оказался здесь, около областной больницы: явно знал, что Рита здесь и рано или поздно выйдет.

Или кто-то из подкупленного медперсонала элементарно позвонил ему на мобильный, когда Рита собралась смотаться домой.

И Лев Георгиевич подкатил к крыльцу.

Девушка пристально взглянула на адвоката, лихо рулящего своей шикарной машиной, взглянула на играющую на его губах триумфальную улыбку – и поняла: точно он!

– Это ведь вы изнасиловали мою маму? – спросила она дрогнувшим голосом, и Барковский, повернувшись к ней вполоборота, не выказал ни малейшего удивления или раздражения.

Как будто…

Как будто он ждал именно этого вопроса!

– Точно вы! – крикнула Рита. – Вы – мерзавец, скотина, тварь! Вы…

Голос ее сорвался, а Барковский, затормозив на светофоре, произнес:

– Смотри, Ритка-маргаритка, как бы тебе не наговорить на статью за оскорбление. Хотя понимаю, мы ведь тут с глазу на глаз, доказать ничего нельзя. Если, конечно…

Он сделал многозначительную паузу и, снова трогаясь с места, лукаво добавил:

– Если, конечно, наш разговор не записывается на, скажем, миниатюрный диктофон, спрятанный где-то у тебя в сумочке или, может быть, даже у тебя на теле…

Он знал! Знал, что она записала их беседу? Но каким образом?

– Так это вы? – произнесла Рита снова, на этот раз громко и отчетливо.

– Я ведь тебе тоже вопрос задал, Ритка-маргаритка…

Девушка закричала:

– Я первая спросила! Это вы изнасиловали мою маму?

Барковский, свернув на перекрестке, холодно заявил:

– А что, ее изнасиловали? Какое, однако, горе! И заметь, это не ирония и не сарказм, а подлинное человеческое сочувствие!

Рита не сомневалась, что ни на какое сочувствие Барковский не способен.

– Значит, вы, – сказала уверенно девушка. – Но если вы считаете, что это вам сойдет с рук так же, как сошло со мной, то жестоко ошибаетесь! И ваши жадные до денег дружки в органах власти вам не помогут! Клянусь, что добьюсь того, чтобы…