Бен пробыл в школе месяц — за это время не было никаких неприятных новостей, и Гарриет спросила учительницу, как у него дела. К своему удивлению, она услышала:

— Он славный мальчуган. Очень старательный.

Ближе к концу первого триместра Гарриет телефонным звонком вызвала к себе миссис Грейвз, директор школы.

— Миссис Ловатт, я не знаю, как вы…

Деловая женщина, она знала, что творится в ее школе, и знала Гарриет как ответственную родительницу Люка, Хелен, Джейн и Пола.

— Мы все в растерянности, — сказала она, — Бен действительно очень старается. Похоже, он не может угнаться за другими. Здесь трудно как-то влиять.

Гарриет ждала — понимая, что за короткую жизнь Бена ждала этого слишком часто, — какого-то признания, что дело не только в трудностях приспосабливания.

— Он всегда был странным, — заметила Гарриет.

— Чужак в собственной семье? Ну да, так бывает, я не раз с этим встречалась, — сказала любезная миссис Грейвз.

И пока продолжался этот поверхностный разговор, сверхчувствительная Гарриет прислушивалась к другому, параллельному разговору, к которому вынуждало само существование Бена.

— Эти молодые люди, которые забирают Бена, необычное дело, — улыбнулась мисс Грейвз.

— Он необычный ребенок, — сказала Гарриет, твердо глядя на директрису, которая кивнула, отводя глаза.

Миссис Грейвз хмурилась, будто ее донимала, требуя внимания, какая-то надоедливая мысль, но та не была расположена ею заняться.

— Вы когда-нибудь видели таких детей, как Бен? — спросила Гарриет.

Она рисковала услышать в ответ: «Что вы имеете в виду, миссис Ловатт?» И миссис Грейвз на самом деле спросила:

— Что вы имеете в виду, миссис Ловатт? — но спросила торопливо и тут же, чтобы не дать Гарриет ответить, сама отменила вопрос: — Вероятно, то, что он гиперактивный? Да, я вижу, что это слово мало что объясняет. То, что ребенок гиперактивный, — много ли этим сказано? Но у Бена необычайно много энергии. Он не может долго усидеть на месте — что ж, многие дети не могут. Учительнице он показался толковым мальчиком, потому что старался, но теперь она говорит, что ей приходится тратить на Бена больше сил, чем на всех остальных, вместе взятых… Словом, миссис Ловатт, я рада, что вы пришли, вы нам помогли.

Выходя, Гарриет знала, каким взглядом провожает ее директриса — долгим, тревожным, изучающим взглядом, с затаенным напряжением, даже испугом, которые были частью «другого разговора» — настоящего.

В конце второго триместра ей позвонили: не может ли она приехать сейчас же? Бен кого-то поранил.

Вот оно: то, чего она боялась. На игровой площадке Бен вдруг взбесился и напал на девочку старше себя. Он дернул ее так, что та рухнула на асфальт, разбив и ободрав колени. Потом укусил и до этого выкрутил руку так, что сломал ее.

— Я говорила с Беном, — сказала миссис Грейвз. — Похоже, он ничуть не раскаивается. И даже можно подумать, что он и не помнит, что натворил. Но в его возрасте — в конце концов, ему уже шесть — он должен понимать, что делает.

Гарриет отвезла Бена домой, Пола оставила, чтобы приехать за ним позже. А ведь именно Пола ей хотелось забрать: он слышал о происшествии и был в истерике, вопил, что Бен и его тоже убьет. Но Гарриет нужно было остаться с Беном с глазу на глаз.

Бен сидел на кухонном столе, болтая ногами, ел хлеб с джемом. Он спросил, приедет ли Джон забрать его. Джон — вот кто был ему нужен.

Гарриет сказала:

— Сегодня ты покалечил бедную Мэри Джонс. Зачем ты это сделал, Бен?

Он как будто не слышал — отрывал зубами большие куски хлеба и торопился заглотить.

Гарриет села рядом, чтобы он был вынужден ее слушать, и сказала:

— Бен, ты помнишь то место, куда тебя увезли в фургоне?

Он напрягся. Медленно повернул голову и посмотрел на мать. Хлеб в его руке дрожал, Бен дрожал весь. Он помнил, еще бы! Раньше она никогда не делала этого — и надеялась, что никогда не придется.

— Ну, так ты помнишь, Бен?

Глаза у него стали дикие; вот-вот прыгнет со стола и убежит. Он и хотел, но только свирепо озирался — по углам, на окно, на лестницу, как будто оттуда на него могли наброситься.

— Слушай меня, Бен. Если ты еще когда-нибудь, когда-нибудь кого-нибудь тронешь, тебя придется отправить обратно.

Она смотрела ему в глаза и надеялась, что он не сможет понять, что про себя она говорит: «Но я ни за что не отправлю его обратно, ни за что».

Он сидел и дрожал, как мокрый замерзший пес, судорожно; бессознательно совершил ряд движений — остаточные реакции из того времени. Рука поднялась и закрыла лицо, и он смотрел сквозь растопыренные пальцы, будто ладонь могла защитить; потом рука опустилась, он резко отвернул голову, другой рукой закрыл рот тыльной стороной ладони, в ужасе смотрел поверх руки, на миг оскалил зубы, чтобы зарычать, — но сдержался; вскинул подбородок, рот открыт, и Гарриет показалось, что он как будто испустил долгий звериный вой. Она почти услышала этот вой, его одинокий ужас…

— Ты слышал меня, Бен? — мягко спросила она.

Он скользнул со стола и тяжело протопал вверх по лестнице. Оставляя за собой ручеек мочи. Гарриет услышала, как захлопнулась его дверь, а потом — вопль гнева и страха, которого он уже не сдерживал.

Она позвонила Джону в забегаловку Бетти. Тот приехал тут же, один, как она просила.

Джон выслушал ее рассказ и поднялся к Бену в комнату. Гарриет осталась за дверью и слушала.

— Ты не знаешь своей силы, Хоббит, вот в чем беда. Нельзя калечить людей.

— Ты сердишься на Бена? Ты покалечишь Бена?

— Да кто сердится? — сказал Джон. — Но если ты будешь бить людей, тебя самого побьют.

— Мэри Джонс меня побьет?

Молчание. Джон не нашелся что сказать.

— Возьми меня с собой в кафешку? Забери меня, забери меня сейчас.

Гарриет слышала, как Джон ищет пару чистых брюк и уговаривает Бена их надеть. Она пошла вниз на кухню. Джон спустился с Беном, который вцепился в его руку. Джон подмигнул ей и показал большой палец. Они с Беном умчались на мотоцикле. Гарриет поехала забирать Пола.

Когда Гарриет просила доктора Бретта устроить прием у специалиста, она сказала:

— Пожалуйста, не считайте меня истеричной идиоткой.

Она повезла Бена в Лондон. И вручила заботам медсестры доктора Джилли. Эта врач всегда сначала осматривала ребенка без родителей. Это показалось Гарриет разумным. Может, она умна, эта врач, думала Гарриет, сидя в одиночестве в маленьком кафе с чашкой кофе, а потом подумала: а что мне от этого? На что я опять надеюсь? Гарриет решила, что хочет только, чтобы кто-нибудь наконец произнес верные слова, разделил ее бремя. Нет, она не ждет, что ее освободят, и не надеется на большие перемены. Она хочет только, чтобы ее поняли, признали ее трудное положение.