— Да, я расскажу твоей матери, но я скажу ей, что это не наше дело.

— Но как же женитьба? — робко промолвила Кэтрин.

Мистер Хилбери молча уставился на огонь.

— Ради чего, интересно знать, он это сделал? — проговорил он наконец скорее для себя, чем для нее.

Кэтрин вновь перечитала послание тети, на этот раз обратив внимание на одну фразу:

— «Ибсен и Батлер…[39]И присылает мне письмо из одних цитат, бессмыслица, заумь какая-то».

— Что ж, если молодое поколение желает так устраивать свою жизнь, думаю, это не наше дело, — заметил он.

— Но разве не наше дело поженить их? — устало промолвила Кэтрин.

— Какого черта меня вообще в это впутывают? — проворчал отец.

— Как главу семьи…

— Но я не глава семьи! Глава семьи Альфред. Пусть с Альфреда и спрашивают. — Мистер Хилбери вновь откинулся в кресле.

Кэтрин показалось, что она задела его за живое, упомянув семью.

— Думаю, мне стоит повидать их, — решила она.

— Я тебя даже близко к ним не подпущу! — воскликнул мистер Хилбери с необычной для него решимостью. — И я вообще не понимаю, для чего им понадобилось тебя в это вовлекать и какое это имеет к тебе отношение.

— Мы с Сирилом всегда были дружны, — заметила Кэтрин.

— Но он хоть раз говорил тебе об этом? — резко переспросил мистер Хилбери.

Кэтрин покачала головой. Разумеется, она была уязвлена тем, что Сирил не доверился ей, — неужели он думает, как, наверное, думают Ральф Денем и Мэри Датчет, что она черствая или даже злая?

Мистер Хилбери, казалось, внимательно изучал оттенки пламени в камине.

— Что касается твоей матери, — произнес он после паузы, — поставь ее в известность. Пусть узнает факты прежде, чем они станут предметом всеобщего обсуждения, хотя я не понимаю, почему тетя Селия уверена, что это обязательно произойдет. Чем меньше про это говорить, тем лучше.

Даже допуская, что джентльмены шестидесяти лет, высокообразованные, с большим жизненным опытом, вероятно, имеют право оставлять при себе кое-какие свои соображения, Кэтрин не могла не удивляться такой реакции отца. Как отстраненно он судил о случившемся! Как поверхностно оценивал факты, стараясь придать им внешнее подобие благопристойности, чтобы они не шли вразрез с его собственным представлением о жизни! Его не интересовали чувства Сирила, и он не стремился раскрыть тайную подоплеку всего дела. Он всего лишь отметил — как отмахнулся, — что Сирил поступает глупо, потому что другие так себя не ведут. Словно он смотрит в телескоп на крошечных людишек, отделенных от него расстоянием в сотни миль.

На следующее утро Кэтрин не покидало тревожное чувство, вызванное тем, что ей ужасно не хотелось сообщать миссис Хилбери печальную новость. Поэтому сразу после завтрака она последовала за отцом в холл.

— Вы рассказали маме? — спросила Кэтрин. Она говорила с отцом решительно, и в ее глубоком темном взгляде читалась озабоченность.

Мистер Хилбери вздохнул.

— Дитя мое, это совершенно вылетело у меня из головы. — Он пригладил ладонью шелковистый ворс шляпы и сделал вид, что спешит. — Но я пришлю записку с нарочным… Сегодня я опаздываю, а мне еще гранки в конторе читать….

— Так не пойдет, — возразила Кэтрин. — Мы обязаны ей рассказать — или вы, или я. Надо было сразу это сделать.

Мистер Хилбери надел шляпу и уже взялся за ручку двери. В его глазах мелькнуло выражение, знакомое Кэтрин с детства: с таким видом он обычно просил прикрыть его, когда ему хотелось пренебречь той или иной обязанностью, — смесь ехидства, юмора и беспечности. Мистер Хилбери многозначительно покивал, распахнул дверь и шагнул за порог с легкостью, неожиданной для его лет. Потом помахал дочери рукой и исчез. Оставшись одна, Кэтрин лишь рассмеялась оттого, как ловко на этот раз ее провели, что, впрочем, всегда бывало в домашних спорах с отцом, и теперь ей придется взять на себя неприятную обязанность, которую, по справедливости, должен был выполнить он.

Кэтрин точно так же, как и ее отцу, не хотелось говорить матери о проступке Сирила, и по тем же самым причинам. Оба они как-то внутренне сжимались — так съеживаются зрители, услышав, что сейчас на сцену вынесут ружье, — боясь возможных пересудов по этому поводу. Мало того, Кэтрин не могла понять, как относиться к такому из ряда вон выходящему поступку Сирила. Опять же, ей виделось за всем этим нечто, чего не видели родители, и по здравом размышлении она решила не давать действиям Сирила вообще никакой оценки. Пусть другие решают, хорошо это или плохо, для нее это всего лишь свершившийся факт.

Когда Кэтрин добралась до кабинета, миссис Хилбери уже обмакнула перо в чернила.

— Кэтрин, — кончик пера парил наготове, — я тут думала о твоем дедушке, и мне только что пришла в голову одна очень странная мысль. Я ведь сейчас на три года и шесть месяцев старше, чем был он, когда его не стало. Конечно, в матери ему я не гожусь, но, по крайней мере, я вполне могу почувствовать себя его старшей сестрой, а ведь это такое приятное ощущение. Сегодня я начну как бы с чистого листа, и, мне кажется, это будет правильно.

И она принялась что-то записывать, а Кэтрин села за свой стол, развязала пачку старых пожелтевших писем, с которыми работала, машинально разгладила их и стала разбирать поблекшие буквы. С минуту она смотрела на мать, сидевшую напротив, пытаясь угадать, в каком та сегодня настроении. Покой и счастье разгладили каждый мускул ее лица, с чуть приоткрытых губ слетали едва слышные прерывистые вздохи — так ребенок, возводящий вокруг себя игрушечный замок, каждый раз, когда ему удается правильно пристроить очередной кубик, дышит все радостнее и чаще. Так и миссис Хилбери каждым росчерком пера возводила вокруг небеса и деревья давнего прошлого и вспоминала голоса тех, кого уж нет. В тихой комнате, не потревоженная никакими сиюминутными звуками, Кэтрин с легкостью представила себе прошлое в виде глубокого омута, где они с матерью купаются, нежась в лучах шестидесятилетней давности. Ибо что может дать настоящее, задумалась она, в сравнении с этой роскошной грудой подарков, которыми одаривает нас прошлое? Было обычное утро четверга, производственный процесс шел полным ходом, часы на каминной полке исправно чеканили звонкие новенькие секунды. Она прислушалась: где-то вдали просигналило авто, шум колес быстро нарастал и снова затих вдали, позади дома, из глубины бедняцких кварталов, доносились крики старьевщиков и разносчиков овощей. Бесспорно, у комнат есть своя память, и каждая комната, в которой человек сосредоточивал силы на каком-то конкретном занятии, навевает воспоминания о его настроениях, мыслях, даже о позах, в которых его видели эти стены, так что заниматься любой другой работой здесь становится почти невозможно.