– Мама просто любит тебя, а пристает с пустяками только потому, что волнуется о том, чтобы завтрашний день прошел гладко. Правда, мама?

Не дожидаясь ответа, Лиза протянула мне коробку, перевязанную широкой красной лентой. Я с любопытством взяла. Судя по весу, в ней какая-то одежда.

– Это вещица, которую я увидела в модном квартале. Это для твоей брачной ночи, но можешь примерить заранее, чтобы убедиться, что тебе подходит.

Я начала развязывать ленту, но Лиза удержала мою руку.

– Откроешь позже.

Сделав вид, что не слышала последней инструкции, тетушка Амелия продолжила проворно накручивать мои волосы и скалывать шпильками, хотя я могла поклясться, что заметила, как слегка увлажнились ее ресницы прежде, чем она сморгнула. Когда она заколола последнюю шпильку, я сжала ее руку и искренне сказала:

– Спасибо, тетя. Завтра будет превосходный день.

Комнаты Одри Роуз

Пятая авеню, Нью-Йорк

5 февраля 1889 год

Тетушка Амелия и Лиза ушли к себе, а я сидела за туалетным столиком, поправляла сотни шпилек, которые мне воткнули в волосы во имя моды, и гадала, стоят ли обещанные мягкие «естественные» локоны неудобного ночного сна. Несомненно, нет. Свадьба теперь казалась мне спектаклем, как будто ею занялся Мефистофель со своей труппой и создал еще одно представление «Лунного карнавала».

Конечно, я не могла отрицать, что дорогие оранжерейные цветы и платье принцессы были прекрасны, но мне хотелось бы пойти к алтарю такой, какая я есть. Я просто хотела быть с Томасом, и для этого не требовалось помпы и церемоний. Я бы с удовольствием произнесла свои обеты без зрителей, хотя понимала, что родные и близкие старались сделать этот день особенным для нас, и хотела разделить их праздник и хорошее настроение. Но всему есть предел.

Я начала вытаскивать шпильки, глядя, как мои волосы раскручиваются, словно черные веревки, и падают на плечи. Гораздо лучше всласть выспаться и завтра чувствовать себя отдохнувшей, чем утром страдать и прикидываться радостной.

– Хорошо выглядеть перед женихом. Как же.

Я покачала головой. Тетушка Амелия совсем не понимает мистера Томаса Кресуэлла. Я фыркнула от одной мысли о требованиях вести себя или выглядеть определенным образом, чтобы ублажить его.

Томас не возражал бы, если бы я явилась в церковь в своем лабораторном фартуке, с прилипшими к подолу опилками и скальпелем в руке. На самом деле проказник предпочел бы именно это. Он действительно любит меня такой, какая я есть.

И дело не в чепухе «он любит меня, несмотря на». Томас видит меня со всеми моими недостатками, и его все устраивает, как и меня в нем. Нам не нужно дополнять друг друга. Каждый из нас сам по себе цельная личность, поэтому вместе мы гораздо сильнее, чем символические две половинки одного целого. Наша связь удвоила нашу силу, и ничто не могло ее разорвать. А после завтрашнего дня никогда не сможет.

Я перевела взгляд на новый пеньюар, вернее, на его почти полное отсутствие. Как только родственницы ушли, я открыла подарок и сразу же поняла, почему Лиза велела подождать. Она подарила мне прозрачный пеньюар кремового цвета с вышитыми в стратегических местах цветами. К нему прилагалась ночная сорочка из прозрачного кружева. Вместе они лишь намекали на наготу, но по отдельности открыто демонстрировали мое тело.

Примерив их, я не ощутила себя ходячей провокацией, а наоборот, почувствовала уверенность. Мой силуэт вырисовывался на фоне мерцающего за спиной пламени. Я завязала ленты низкого выреза и провела ладонями по своим плавным изгибам, разглядывая отражение. Меньше чем через сутки я надену это на супружеское ложе. Часы отбили двенадцать ударов и быстро прогнали мысли о завтрашних приготовлениях ко сну. Я вернулась к волосам. Уже поздно, а мне нужно попытаться заснуть до рассвета.

Освободив половину волос, я подалась вперед, рассматривая себя в зеркале в поисках намека на панику или желание сбежать. Но увидела только восторг. Чистый и сияющий. Щеки разрумянились, а зеленые глаза сверкали. Я наконец стала розой с нежными лепестками и острыми шипами, про которую всегда говорила мама. Постоянные приступы нервозности, мучившие меня при мыслях о браке, сменила чистая безмятежность. Без всяких тревог и сомнений.

Я готова стать леди Одри Роуз Кресуэлл.

Имя давало мне силу. Вероятно, потому, что я выбрала его сама, а не потому, что получила при рождении или так желал мой муж. Томас предельно ясно дал понять, что я свободна быть кем захочу, а если миру не нравится, то пусть смирится. Отец не особенно одобрял эту идею, но уступил моему будущему мужу, который никому не навязывал свою волю. В возможности выбора заключена сила. И я выбирала бы Томаса в каждой жизни, если бы это было возможно.

Я улыбнулась.

– Ты и правда меня околдовал, Кресуэлл.

– Всегда приятно это слышать, Уодсворт, хотя и не удивительно.

Я дернулась назад и уронила последнюю шпильку. В зеркале отразилось озорное лицо Томаса, который проскользнул в мою комнату и быстро закрыл за собой дверь.

– Ты видела, как я красив в этом костюме?

Я прижала ладонь к колотящемуся сердцу, потрясенная тем, что он услышал то, чего не следовало.

– Одри Роуз.

Он низко поклонился, выпрямился, и его взгляд остановился на моем пеньюаре. Я развернулась на скамейке, позволяя пламени камина осветить контуры моего тела, и Томас позабыл свои колкости. Я постаралась удержаться от смеха при виде того, как по его шее пополз легкий румянец, а кадык дернулся, когда он нервно сглотнул.

– Я… – Он медленно выдохнул, словно собираясь с мыслями. – Ты…

– Да? – подбодрила я, когда больше ничего не последовало.

Я никогда не думала, что увижу Томаса Кресуэлла потерявшим дар речи, и смаковала эту его неловкость.

– Я понял, что больше не смогу называть тебя Уодсворт.

– О? И ты не придумал ничего лучшего, как прокрасться ко мне в спальню в полночь, чтобы сказать об этом?

Я похлопала рядом с собой по скамейке. После недолгого колебания Томас пересек комнату и присоединился ко мне. Я смотрела, как трещит пламя в камине.

– Теперь ноги мерзнут у тебя?

Он скрыл свою неловкость за самодовольным видом.

– Прости, что разочарую, любовь моя, но сегодня вечером моим пальцам на редкость тепло. – Томас поднял ноги и покрутил начищенными ботинками. Подняв штанины, он показал пару толстых вязаных носков. – Просто придется приноровиться звать тебя Кресуэлл. Получится, будто я разговариваю сам с собой. Не то чтобы я плохой собеседник. Вообще мне нравится вести жаркие споры с самим собой.

Он замолчал, ерзая на месте, и я поняла, что он старается не смотреть на меня слишком долго. Томас столько раз дерзко флиртовал со мной, и я не могла поверить, что он так засмущался, столкнувшись с ночной сорочкой. Во время нашего купания он так не терялся. Может быть, это возвышавшаяся рядом кровать так его нервировала?