– Плиточный табак, – вынес я свой вердикт, и Торндайк тотчас же со мной согласился.

В других карманах не нашлось ничего интересного, кроме складного ножа, который Торндайк открыл и скрупулезно изучил. Он был из недорогих и вряд ли мог послужить поводом для ограбления.

– А на этом ремне не висят ножны? – спросил Торндайк, указывая на узкий кожаный пояс.

Отогнув полу бушлата, я посмотрел на брюки.

– Ножны есть, но без ножа. Должно быть, он выпал.

– Довольно странно. Матросский нож, как правило, подвержен сильной тряске. Он ведь предназначен для работы со снастями на реях, так чтобы матрос мог вынуть его из ножен одной рукой, другой держась за мачту. Такой нож безопасен в носке, поэтому в ножны входит все лезвие и половина рукоятки. У нашего утопленника был с собой складной нож, который отвечает всем требованиям к обычному ножу. Значит, можно предположить, что матросский нож он носил в качестве оружия для защиты. Остальное может показать только вскрытие. А вот и наш капитан.

Войдя в сарай, капитан Грампас сочувственно взглянул на труп.

– Нашли что-нибудь, проясняющее его исчезновение, доктор? – поинтересовался он.

– В этом деле есть пара любопытных деталей, но, как ни странно, единственно важным свидетельством можно считать лишь те слова офицера, над которыми вы так потешались, – ответил Торндайк.

– Да не может быть! – воскликнул капитан.

– Именно так. Офицер береговой охраны указал, что, отплывая, погибший набил трубку табаком из кисета. Но в его кисете махорка, а в трубке, которая у него в кармане, плиточный табак.

– А в других карманах нет плиточного табака?

– Ни кусочка. Но вполне возможно, что он имел какие-то остатки и набил ими трубку. Однако на его складном ноже нет никаких следов, а вы ведь знаете, как пачкает лезвие черный плиточный табак. Матросского ножа в ножнах нет, да и вряд ли он им кромсал табак, имея под рукой карманный нож.

– А вы уверены, что у него не было второй трубки?

– При нем была только одна, да к тому же чужая.

– Чужая? – удивился капитан. – А почему вы так решили?

Встав у огромного клетчатого буя, он изумленно уставился на Торндайка.

– По тому, как выглядит мундштук. На нем глубокие отметины от зубов, по сути, он прокушен насквозь. Человек, грызущий свою трубку, обычно обладает определенными физическими качествами и прежде всего хорошими зубами. Но погибший был практически беззубым.

Немного подумав, капитан произнес:

– Не вижу, какое это имеет значение.

– Разве? А меня наводит на кое-какие мысли. Вот человек, который в последний раз набивал трубку табаком определенного сорта. Когда его находят мертвым, в трубке совершенно другой табак. Откуда он взялся? Есть только одно объяснение: погибший с кем-то встречался.

– Похоже на правду.

– Далее, его поясной нож потерян. Возможно, это ничего не значит, но все же следует иметь данный факт в виду. Есть еще одно любопытное обстоятельство: на затылке у него рана от удара о какой-то предмет, покрытый морскими желудями и известковыми червями. В открытом море нет ни свай, ни платформ. Возникает вопрос: обо что он мог удариться?

– Ну, это проще простого. Тело ведь три дня трепало приливом…

– Речь идет не о трупе. Рана была получена еще при жизни.

– Вот черт! Ну, лодка могла наткнуться в тумане на бакен, и он ударился об него головой, хотя, честно говоря, такое объяснение весьма хромает. Но ничего другого я предложить не могу.

С минуту он хмуро смотрел на свои ботинки, потом обратился к Торндайку:

– У меня идея. Дело это, видно, непростое. Так что я сегодня же поплыву на маяк и постараюсь разобраться на месте. Как вы смотрите на то, чтобы поехать со мной в качестве консультантов? Отправляемся в одиннадцать, на маяке будем около трех, так что к вечеру вы сможете вернуться в город. Что скажете?

– Почему бы и нет, – с готовностью согласился я, предвкушая возможность проплыть по живописным местам в чудесный летний день.

– Отлично, мы тоже с вами, – поддержал меня Торндайк. – Джервис жаждет совершить морское путешествие, да и я не прочь размяться.

– Но это чисто техническая поездка, – уточнил капитан.

– Ничего подобного, – возразил Торндайк. – Это приятный морской вояж в вашем несравненном обществе.

– Да я вовсе не это имел в виду, – проворчал капитан. – Но если собираетесь остаться, пошлите человека за вещами, а мы завтра вечером отвезем вас обратно.

– Не будем беспокоить Полтона, – решил мой коллега. – Мы поедем на поезде из Блэкуола и заберем свои вещи сами. В одиннадцать, вы сказали?

– Около того. Если опоздаете, не страшно.

Лондонский транспорт достиг прямо-таки пугающего совершенства. Пыхтящий поезд и позвякивающая двухколесная «гондола» помогли нам пересечь город с такой скоростью, что около одиннадцати часов мы уже стояли на пристани с общим саквояжем и зеленым чемоданчиком Торндайка. У причала стоял катер, с подъемника которого свешивался полосатый цилиндрический буй. На сходнях возвышался капитан Грампас, его добродушная красная физиономия сияла от удовольствия. Буй осторожно уложили на носу, подъемник подтянули к мачте, ванты закрепили на винтовых талрепах, и катер, издав четыре ликующих гудка, развернулся, направив острый нос навстречу приливной волне.

Следующие четыре часа мы шли по Темзе, которая становилась все шире, и перед нами разворачивалась красочная панорама речных берегов. После Вулвичского плеса дым и запахи промышленных пригородов сменились свежими ароматами сельской природы. Серое нагромождение фабрик осталось позади, уступив место зелеными лугам и долинам с пятнышками пасущихся овец. У лесистых берегов стояли почтенные учебные суда, напоминая о временах дуба и пеньки, когда высокие трехпалубные парусники, красивые и величественные, как башни из слоновой кости, еще не сдались под натиском унылых серых посудин под военно-морским флагом, опустошающих карманы британских налогоплательщиков; о временах, когда моряки были морепроходцами, а не морскими механиками.

Упорно сопротивляясь приливу, катер пробирался между бесчисленными плавательными средствами: там были баржи, каботажные парусные суда, шхуны и бриги, неуклюжие грузовые пароходы с голубыми трубами, шаткие барки с крутящимися ветряками, гигантские лайнеры, которые, казалось, чуть сплющились под собственной тяжестью. За кормой проплывали Эрит и Перфлит, Гринхит и Грайс. Трубы Нортфлита, нагромождение крыш Грейвсенда, якорные стоянки и пушки морских батарей – все осталось позади, и вскоре перед нами засветилась голубизной необъятная ширь моря.

Около половины двенадцатого нас подхватил отлив, что, судя по быстрой смене пейзажей и свежему ветерку, существенно увеличило нашу скорость передвижения.

Но на море и в небесах царило летнее спокойствие. В нежной голубизне парили кудрявые облака, суда дрейфовали с повисшими парусами, большой полосатый буй с колоколом дремал на солнце над своим неподвижным отражением в воде. Набежавшая волна от нашего катера заставила его чуть качнуться и звякнуть, после чего он опять погрузился в сон.