развеять свою скуку. Я покидаю этот дом с чувством полнейшего недружелюбия. Прощай.

И я решительно распахнул дверь. Эмильтик не пустил меня. Я вернулся в гостиную. Он уселся.

Я сел ему на колени. Он заплакал. Я слышал его прекрасно:

— Йонас, ты этого хотел. Узнать тайну. Ах, ах!

Я попытался было встать, так как он залил мою шею слезами. Но Эмильтик меня удержал, схватив за брюки:

— Эмильтик, короче. Что за тайна?

— Костилья тебе изменяет!

— Нет!

— Да! Каждый раз, когда ты приходишь ко мне, кто-то пользуется твоим отсутствием, чтобы забраться в постель твоей жены. Так мне сказал гермафродит. В это самое время они, должно быть, уже лежат в вашей супружеской кровати. Застань их врасплох, Йонасильо!

И он вытолкнул меня на улицу. Я побежал к себе, а он крикнул мне, зевая:

— Эй! Подумай над моей сказкой об альпинисте и пилоте вертолета!

Я человек нестойкий. Я остановился и подумал над сказкой.

«Альпинист взбирался по склону три дня, но, дойдя до верха и увидев, насколько красив вид оттуда, решил, что его усилия вознаграждены… Пилот вертолета засмеялся:

— Мне достаточно завести мотор, и я буду наверху через минуту, не тратя бессмысленно силы.

Так он и сделал. Поравнявшись с альпинистом, он крикнул ему:

— Не понимаю, что ты нашел красивого в этом обычном пейзаже!»

Я сказал себе: «Эмильтик прав. Я сам себе затрудню до предела путь к алькову. Не стану бежать, а поползу. Тащась вплотную к земле, я получу наслаждение от мести ценой гигантских усилий». Я растянулся и стал ползти, невольно желая помочь себе конечностями. Но я запретил себе это. Это недозволенный прием. Надо использовать лишь волнообразные движения хребта.

Через несколько часов я был у нашего сада. Рубашка порвана. Газон, видимо, недавно поливали. Я выпачкался и чихал.

Какой вид сейчас приняла Костилья? И какого цвета у нее кожа?

Моего плеча коснулись носком ноги. Я поглядел наверх. То был Мануэль-мануэль, насквозь промокший. От воды ливрея сделалась прозрачной, и было видно залатанное нижнее белье.

— Ваш башмак, сеньор. Я унюхал его след, вплоть до края колодца, и пришлось нырять туда, чтобы достать его. Мы^ (не слышу)… он с левой ноги.

Он подмигнул, показав мне черную коробку. Положил ее у моей головы. Ушел. Я стал толкать детский башмачок и его вместилище лбом, а потому не мог видеть, куда ползу. Так что я вырыл ямку и закопал коробку. Затем пополз дальше. Добрался до окна. Вскарабкался по стене. Залез в дом. И понял, что из-за башмака сбился с пути и приполз к комнате гермафродита.

Гермафродит заметил меня и рванулся ко мне женской половиной, сладострастно изгибающейся, в то время как мужская половина спала:

— Йонас, наконец-то! — раздался его девичий голос. — Я ждал тебя много лет и знал, что ты в конце концов придешь. Ты меня тоже любишь!

Я слышал его прекрасно. Он хотел было поцеловать меня. Я не дался — комната была большой — и ползком направился к двери. Он схватил меня за ногу уже на пороге. Прижимаясь своей единственной грудью, он попытался лечь со мной. Увидел, что я весь в грязи:

— Бедненький, как тебе плохо с Костильей. Это потому что. (не слышу)…помыться.

Он пошел в ванную за водой и мылом. Снова я попытался достичь двери. Уже на пороге он уцепился за мою ногу, поволок меня на середину комнаты и раздел меня. Стал намыливать. Пена, покрывшая лицо, мешала мне дышать. Напевая грудным голосом, он завернул меня в полотенце. Он вытирал меня с такой силой, что едва не содрал кожу. Я хотел закричать, но не смог. Наконец, он закончил меня тереть и взял за шею.

— Отныне, мой Йонас, мы всегда будем вместе, — я слышал его прекрасно.

И он кинулся на меня. Я пропал. Что же делать?

В окно влетела черная коробка. Показалась голова Мануэль-мануэля. Он вернулся, чтобы подобрать башмак!

Гермафродит выпустил меня и гневно обернулся — спросить, кто это такой. Я пополз к двери голый, с невероятным усилием. Я выбрался вовремя, ускользнув от его руки, собиравшейся схватить меня снова. Он сломал себе длинный ноготь, выкрашенный зеленым. Я быстро удалился по коридору.

Его огромное тело сотрясалось от рыданий. Он прокричал:

— Ты убил во мне женщину! Теперь я буду мужчиной и никогда… (не слышу).

Женская половина его заснула. Мужская же закрыла дверь, глядя на меня с безразличием.

Я добрался до нашего семейного обиталища. Дверь была открыта. Я осторожно пополз внутрь, добрался до кровати и лег в нее. Моя жена была с каким-то бородатым господином, удивленно посмотревшим на меня. Я не знал, кто это, но тело его показалось мне до крайности знакомым. Я не понимал, что делать. Костилья, вместо того, чтобы помочь мне, совершенно пала духом. Я решил вынуть визитку из бумажника и вручить ее со всем возможным достоинством.

Незнакомец взял визитку и сунул ее под подушку, не сказав ничего. Прошел час. Он упорно молчал. Я не осмеливался нарушить ход его мыслей. Костилья была вся сухая, будто покойница. Прошел еще час. Это делалось уже невыносимым, мужчина же, судя по всему, разговаривать не собирался. Еще два часа. Я восхитился спокойствием самозванца. Я человек нестойкий. И поэтому восхитился.

Тело Костильи начало вздуваться. Протек еще час. Костилья все увеличивалась в размерах. Еще час, и нам обоим пришлось ухватиться друг за друга, чтобы не упасть. Мы были на самом краешке кровати.

Внезапно — уже сдуваясь — жена провыла:

— Один плюс один плюс один равняется трем!

Словно подброшенные матрацными пружинами, мы с бородачом вскочили, стали бить друг друга в живот, царапать грудь, кусать нос. Мы терзали друг друга строго симметрично.

Жена все выла. Мы занервничали. Собрали силы и, вцепившись друг другу в горло, стали душить. Но кое-что заставило нас прекратить схватку: борода оторвалась, и показалось лицо Эмильтика. Как ни в чем не бывало, он сказал, зевнув:

— Не углубляйся в то, что над тобой; не исследуй то, что сильнее тебя; не пытайся познать то, что превосходит твое разумение; изучай то, что тебе доступно и не заботься о вещах таинственных.

Я слышал его прекрасно.

Множество идей приходят мне на ум, но я не прояснил пока ничего. Мы оставались все трое в постели, молчаливые, неподвижные. Половина тела Костильи похожа на мое тело. Другая — на тело Эмильтика. Между этими половинами нет никакой разницы.

Хотел ли Эмильтик проверить некую теорию? Может, это эксперимент, и он провел его от скуки? Может, надо