— У вас что, динамитная шашка на голове взорвалась? — спросила Джанис, разглядывая взлохмаченного доктора.

— У меня была бурная ночь.

— Рада за вас.

— Это не то, о чем вы подумали! — возмутился Сэм.

— О, не нужно оправдываться.

— Так, что у вас есть для меня?

— Сэм, мне нужно с вами поговорить.

Но только Джанис открыла рот, как в холл больницы ворвалась женщина с ребенком на руках.

— Нам нужен врач! Скорее!

— Я займусь ими, — сказал Сэм.

— Я помогу, — отозвалась Джанис.

— Что случилось? — спросил Сэм женщину, укладывая ребенка на каталку.

— Это мой сын, Майлз. Я вела его в школу, и его в шею укусила оса.

«Оса? Зимой?»

— Сколько ему лет?

— Четыре года.

— Вы уверены, что это была оса?

— Да… Я думаю, да…

«О черт, теперь, похоже, уже неважно, какое время года на дворе».

Сэм разрезал свитер Майлза, чтобы осмотреть место укуса. Действительно, шея у самого основания опухла.

«Черт, черт!»

— Отек Квинке? — спросила Джанис.

— Да.

— Сэм, поторопись, он уже не дышит!

— Я сделаю трахеотомию.

Он склонился над ребенком, сделал разрез и вставил трубку в трахею.

— Вентилирую легкие, — сказала Джанис.

— Дайте ему триста адреналина и четыреста солумедрола, — велел медсестре Сэм.

И, повернувшись к матери Майлза, сказал:

— Теперь все в порядке. Ваш сын вне опасности.

Стоя у кофейного автомата, Сэм с наслаждением пил первую чашку кофе за это утро. Он довольно улыбался. Ему нравилось, когда день начинался так. Правильный диагноз, немедленное вмешательство, и хоп — спасенная жизнь.

— Нравится чувствовать себя Богом? — спросила Джанис, подходя к нему.

— Нравится задавать дурацкие вопросы? — ответил Сэм.

— Что ж, отличная работа.

— Спасибо. Хотите кофе?

— Кутить так кутить! Угостите меня капучино.

— Это вы отправили мне вчера тридцать шесть сообщений на мобильный телефон?

— Я бы сказала, тридцать шесть тысяч.

— И что такого срочного было? — спросил Сэм, бросая монетки в автомат.

— Сэм, не мне вам говорить… Вы сами знаете, что наша жизнь — это череда радостей и печалей…

— Да говорите же наконец! — вдруг заволновался Сэм.

— Анджела умерла, Сэм. Вчера утром.

— Но… Это невозможно! Она была стабильна…

— Никто толком не понял, что произошло. Возможно, внезапная инфекция. Что-то необычное…

Совершенно подавленный, Сэм вышел из комнаты отдыха в коридор. Вызвал лифт. Снова и снова нажимал на кнопку. Он стоял и давил на нее, как ненормальный. Нужно подняться наверх. Он должен сам убедиться…

— Доктор Гэллоуэй, подождите!

Лифта все еще не было, и Сэм бросился наверх по лестнице, не обращая внимания на крики Джанис.

Он толкнул дверь в палату. Она была пуста. Кровать заправлена, все вещи Анджелы исчезли. Сэм чувствовал, что земля уходит у него из-под ног. Ведь он верил, что сумеет спасти девочку.

В палату вошла Джанис.

— Она оставила это для вас, — сказала она, протягивая Сэму папку.

Сэм открыл ее. Там не было записки, только рисунки: пастелью, гуашью, коллажи из картона, картинки из песка, наклеенного на бумагу. На всех рисунках были загадочные изображения, выполненные густыми мазками краски и напоминавшие Сэму картины его жены. Абстрактные формы, спирали и воронки цвета запекшейся крови и выжженной земли.

Что все это значило? Сэм был педиатром и часто прибегал к арт-терапии, чтобы помочь детям выплеснуть переживания, освободиться от страха. Выражать чувства рисунками им было легче, чем словами. Иногда он даже советовал маленьким пациентам, больным лейкемией и другими видами рака, нарисовать, как организм сражается с болезнью, изобразить битву с заболеванием. Этот метод терапии не был классическим, но Сэм заметил, что рисунки давали довольно точное представление о дальнейшем развитии болезни.

Но что же означали рисунки Анджелы?

Джанис окликнула Сэма. Пора было возвращаться к повседневным делам. Сэм вдруг вспомнил вчерашний разговор с Грейс Костелло.

— Джанис, задумываетесь ли вы иногда о том…

— О чем, Сэм?

— О том, куда они уходят?

— Вы имеете в виду пациентов, которые…

— Да.

Джанис вздохнула.

— Сэм, они никуда не уходят. Они умирают.

* * *

С бутербродом в одной руке и телефоном в другой Сэм расхаживал по верхней террасе больницы. Здесь находилась посадочная площадка для вертолетов, которые привозили из других больниц пациентов или органы для пересадки. Доступ на крышу был строго ограничен, и врачам категорически запрещалось проводить тут обеденный перерыв. Но Сэму очень нравилось это тихое место, где он мог спокойно покурить. Он слишком ценил несколько минут свободы, чтобы торчать внизу, перед зданием больницы, вместе с другими неисправимыми курильщиками, которых общественное мнение преследовало так, будто они были приспешниками самого дьявола. Купить сигареты в Соединенных Штатах было проще простого, но вот покурить было теперь негде.

Сэм позвонил адвокату, который взялся защищать Жюльет. Ее все еще не выпустили, и адвокат не надеялся, что это случится в ближайшие несколько часов. Сэм сказал, что приедет в участок, как только сможет, и внесет залог. Чтобы получить еще хоть какую-то информацию, он позвонил во французское консульство и сказал, что он жених Жюльет. Его долго пересылали от одного человека к другому, и после бесконечного ожидания он наконец удостоился чести говорить с чиновником, который заверил его, что «консульство приняло все возможные меры для защиты мадемуазель Бомон».

Но когда Сэм попытался выяснить, что же это за меры, чиновник тут же заговорил казенным языком. Он возмущался тем, что с Жюльет так обошлись, и заявлял, что Франция — образцовый пример европейской демократии! — не допустит, чтобы ее гражданин был брошен на произвол судьбы. А еще этот чиновник посоветовал Сэму не поднимать шума. Всем абсолютно ясно: версия о том, что Жюльет причастна к авиакатастрофе, не лезет ни в какие ворота, но в отношениях между Соединенными Штатами и Францией наступило некоторое охлаждение из-за Ирака. Теперь Париж пытается помириться с Вашингтоном и не станет раздувать скандал.

Сэм возмутился:

— Ну разумеется! Вам ничего не стоит испортить жизнь гражданину вашей страны, прикрываясь политическими интересами!