litbaza книги онлайнРазная литератураВдоль по памяти - Анатолий Зиновьевич Иткин

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 23 24 25 26 27 28 29 30 31 ... 54
Перейти на страницу:
сладкого запаха какой-то еды.

Вадик выглянул из-под одеяла и, увидев при лунном свете мой голодный взгляд, отрезал мне перочинным ножиком кусочек плавленого сырка, привезённого ещё из Москвы, который ему удалось экономно растянуть на пару недель.

По общеобразовательным предметам Вадик учился блестяще, но в живописи он не тянул. Поэтому он доучился только до выпускного класса и ушёл из школы. Закончив среднее образование экстерном и получив аттестат зрелости на год раньше нас, он поступил на биофак Московского университета и надолго исчез из моего поля зрения.

Юра Злотников — мальчик на год старше меня, которого в первом классе я считал законченным мастером и которому нечему было учиться в школе. Он всё умел.

В Новом Афоне, когда я приходил в отчаяние из-за своего неумения отражать на бумаге виденное, неспособности справиться с формой, пропорциями, цветом, он блестяще и легко рисовал по памяти пожилых абхазов с рынка. Экономно, минимальным количеством линий, очень элегантно и по-взрослому эстетично. Я тогда это чётко ощущал, но не мог сформулировать.

В классе он умел очень красиво начинать акварельную работу. Я любовался началом его натюрмортов. Краски были положены легко, прозрачно, очень красиво и уже при первых прикосновениях это впечатляло. Правда, этот эстет быстро удовлетворялся достигнутым, и ему не хотелось продолжать и добиваться большей материальности. Доводить свои работы до требуемой законченности он не умел.

Надо сказать, что у нас было больше умельцев красиво начинать и гораздо меньше — красиво завершать. Акварель вообще весьма капризная техника, без сомнения, труднее масла. Мы не умели сохранять до конца акварельную свежесть. Наши работы в итоге казались безнадёжно замученными. Такое мастерство достигается долгим опытом, и никакой педагог, в том числе и Славнов, не в силах этому научить.

На первой парте сидел долговязый кудрявый малый с длинным подбородком и хитрыми глазами, Володя Медведев. Это был талантливый остряк и имитатор. Подражая голосу нашей химички Зои Вениаминовны, он вещал:

— Тифе, тифе, опыт не вышел, колба испугалась!

На уроке французского он прочёл заданный нам стишок, который в переводе означал:

«Тук-тук, кто стучится в моё окно? Это я, маленькая птичка».

В его исполнении:

— Ток-ток, ки фрапп а мон каро? КГБ!

Это было весьма безрассудно по тем временам. Его родители-журналисты, услышь они такое, наверняка бы вздрогнули.

Удис Межавилкс, латышский юноша, бежавший из-под немцев, жил в интернате. В первые годы он был молчалив, плохо говорил по-русски, но к концу семилетнего образования говорил почти без акцента, много прочёл и был образованней многих. Художник он был замечательный. У него был свой, особый колорит в живописи и замечательное чувство юмора. Закончив МСХШ, он уехал к себе в Ригу и поступил там в Академию художеств на живописный факультет. Однако, как мне известно, в основном он стал заниматься графикой в юмористическом журнале «Дадзис», а со временем возглавил его.

Происходил он из небогатой семьи. Таких людей советский режим ласкал и вознаграждал, в отличие от состоятельных буржуа. Власти предоставили ему с матерью и братом роскошные хоромы с зеркальными стенами и потолками на улице Стучки (сейчас она наверняка получила старое название). Я у них временно останавливался, когда поступал в Рижскую академию. Эти люди, как мне показалось, несколько стеснялись и чувствовали себя в зеркальных хоромах неловко.

В конце войны появился мальчик в погонах — сын полка Миша Сошкин. Этот деревенский паренёк не прижился в МСХШ и вскоре исчез.

Еще из «перемещённых лиц» был Игорь Пчельников, переживший немецкую оккупацию. Ему оказывала покровительство и поддержку Зоя Вениаминовна, наша химичка.

Володя Андриенко — из Белоруссии. Из Белоруссии прибыл и Э. Вайсман. Это был еврейский парень из провинции, несколько старше нас. Он плохо говорил по-русски. Однажды на уроке, когда все писали диктант, он нас сильно удивил и позабавил.

Учительница диктовала: «Снег лежал на деревьях и бахромой висел на карнизе…»

Вайсман написал: «…ибо хромой висел на карнизе».

Он учился с нами недолго.

Бушин, весёлый паренёк маленького роста, читал перед классом Лермонтовское «Бородино». Одна из строф у него звучала так:

Не смеют, что ли, командиры

Чужие изорвать мундиры…

Здесь он делал паузу, а далее с пафосом восклицал:

О! Русские штыки!

И это, видимо, не было озорством — просто он не разобрался в авторской пунктуации.

Когда проходили «Евгения Онегина», учитель просил Машу Чегодаеву почитать. Она охотно выходила к доске и читала наизусть большими фрагментами. Никто не смел её останавливать, и только звонок мог прервать это чтение.

Нельзя сказать, что чтение это было особо выразительным, но мы слушали с интересом, удивляясь объёму памяти чтицы.

Уже с третьего класса к нам явились Саша Беэр-Сытин, Татьяна Ускова, Лев Тюленев, Джанна Тутунджан, Галя Мандрусова. Последнее пополнение случилось в выпускном классе — к нам присоединилась Рита Мукосеева, впоследствии известная театральная художница.

Педагоги у нас были выдающиеся. Физик Семён Сакатун был предельно ясен в своих объяснениях, но и требователен к ученикам; географ Терехов, почтенный красивый старик, оказался автором учебника; был у нас и весьма колоритный военрук Назаров — к сожалению, забыл его имя. Он водил нас строем по улицам на УДП и велел «запевать». Мы пели «Броня крепка и танки наши быстры» и «Врагу не сдаётся наш гордый „Варяг“». По окончании каждой песни он кричал: «Благодарю, товарищи, за песню!» Нам было велено ритмично хором на шаг левой ноги отвечать: «Служим! Советскому! Союзу!» Прохожие оборачивались и глядели с одобрением.

На уроках мы бесконечно учились разбирать и собирать затвор боевой винтовки образца 1893–1930 годов, называя все её части. Некоторые насобачились это делать почти вслепую. За баловство и нерадивость военрук нас наказывал тем, что на весь урок ставил в угол «под ружьё» (ту же винтовку в положении «на плечо»).

Была у его уроков и теоретическая часть. В словесности он был не силён. Объясняя, что такое «траектория», забыл определение «воображаемая линия» и сказал: «Траектория — это как бы есть и как бы нет».

Чаще на теоретических занятиях он рассказывал случаи из своей военной жизни. Героем одного из рассказов был некий капитан Волошин, который, находясь в окружении, вызвал огонь нашей артиллерии на себя. Эту историю мы слышали несколько раз, и в нашей памяти засела её последняя фраза: «Эрэсы[4] пробили, и так погиб капитан Волошин!»

Биологию преподавал Константин Иванович Карчевский по школьной кличке Циста. Это был милейший малоросс, человек лет пятидесяти, хромой, весёлый

1 ... 23 24 25 26 27 28 29 30 31 ... 54
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?