И снова разбежались. Неужели так трудно просто взять и ползать в одном месте и на одну тему?

Они бегали в разные сторону, и больше всего на свете им было плевать на Тару и саудита.

А где Тара? И вдруг мне сделалось грустно. Ведь факт сжигания плоти на костре делает человека неживым. Исключений здесь не бывает: ты горишь на костре − ты труп. Ты аравийский террорист − ты труп американского благочестия.

Теперь нас всего четверо. А было пятеро. А на самом деле… шестеро… или нет?..

Мне стало как-то очень плохо. Солнце Саудовской Аравии жарило меня на песке и увеличивало во мне какую-то боль.

Эта боль была благосклонна. Она горела желанием, она осознавала предначертанность, она окаймляла моё существование. Испепеляющее солнце Саудовской Аравии.

Мне стало так плохо, что я даже встал и пошёл. Не видя границ, как в зефире, пошёл в тень дома.

Я лежал на пороге около пятнадцати минут или пятнадцати часов, пока не услышал её голос:

«Его зовут Ахмед»

Я вспомнил того хмурого мальчика из фильма, которому вставили в рот проволоку, чтобы он улыбался.

«Его зовут Ахмед»

Она улыбалась мне, но её больше не было.

«А где же мальчик? − спросил я у кого-то. − неужели он спит в своей кроватке. И спит ли?»

Двери стали казаться мне меньше − одна из них открывалась где-то десять минут, так, что я чуть даже не упал.

Я не знал, куда и зачем иду, но я искал Ахмеда. Искать было так долго, что я даже удивился. Никогда я не думал раньше, что дом Тары настолько большой. Это был не дом, а целый небоскрёб в ширину.

Через несколько часов я был настолько измотан поисками Ахмеда, что даже отчаялся и упал на пол.

Оказалось, что я пришёл в ту комнату. Здесь Тара показывала мне его. Здесь она держала его в руках и улыбалась. Здесь стояла кроватка. И в ней без сомнения лежал Ахмед…

Кровь на подушечке возле её стенки давала знать о его присутствии.

Ахмед действительно лежал там, хотя и без головы.

Я снова упал − на этот раз упал больно, об пол. Разные мысли стали осенять меня, как ангелы, нисходящие с небес во глубины ада. Они стали жёстче. Они стали глубже и проникновеннее. Мне стало так больно за мальчика. Я почувствовал его боль. Представил маленький страх маленького, невинного существа, когда его мать кричала.

Это маленькое существо ещё не разговаривало. Оно не знало бранных слов, не знало Америки и Саудовской Аравии, не знало жизни и смерти, не знало понятий добра и зла и пока не делало сложных выводов о ложности концовок тех сказок, что ему рассказывала мать.

Потерянное ещё до момента зачатия существо выбрало неправильное место для рождения, и дай бог, чтобы не было никакой вечной жизни, и оно не родилось здесь снова! Дай бог, чтобы оно умерло безнадёжно и окончательно!

Дай бог, чтобы они все сдохли. Дай бог, чтобы я сдох вместе с ними.

Ах боже, убейте меня кто-нибудь, убейте меня, прошу вас!

Какие же вы твари… Какие же вы всё-таки суки! Как же мне тошно от вас. Какие вы подонки…

Убейте меня!..

Я лежу и умираю без сил. Я чувствую, что вот-вот усну на полу, но есть во мне некий протест, который помнит:

«Я ненавижу вас всех!»

Есть во мне некий партизан, который убеждает:

«Не спать.»

Есть во мне некий человеколюбивый азарт, который надрывисто кричит мне:

«Как же я ненавижу вас всех!!!»

Я поддаюсь соблазну ненавидеть, хотя меня и нет вовсе. Я думаю, что ненавижу их, а я ведь на самом деле принял таблетку и оставил всё на самотёк! Я бы мог всё остановить!

(Какая же я тварь)

Суки, как же я ненавижу вас.

Я ловлю себя на мысли в болоте. Я вязну в этой фразе. Я ненавижу в этой грязи. Я лежу, как прежирная свинья на полу, в невозможном промежутке тупости и дикости, в беспробудном угле всенакаляющейся похоти блевотных фраз. Я накапливаю в себе агрессию, как спермотоксикоз. Я отчуждаю себя, я ненавижу себя.

(Блевота!)

Я ненавижу себя!

(какие же они твари…)

Какой же я полудурок, что лежу.

Что мне делать со своим телом? (Оно не слушается, оно лежит и оставляет меня в промежутке между гнилыми отрубями реальности и личности)

Какое же всё вокруг ватное. Какие же здесь мягкие полы, и какая твёрдая кожа, стягивающая мою душу болью. Как же безрадостна жизнедеятельность человеческого трупа.

Ты лежишь в промежутке. Ты лежишь в пропасти. Ты лежишь в тщедушине и тебе душно, ты не можешь встать

потому что тебя нет в пространстве

и ты не можешь ничего делать

потому что твоя суть

затерялась где-то в пустыне

Где-то в клетке, в подвале

Ах блять!!!

Лежишь и кровоточишь, как голубь без автомобиля.

Лежишь и думаешь

Ах как же блять!!!

Нет. Это несущественно. Тебя нет и не может быть, потому что ты нигде.

А где же они?

Наверное, они на улице.

Должно быть, они сидят и радуются тому факту, что они твари.

Но меня нет. Ах если бы кто-нибудь взял и появил меня. Ах если бы кто-нибудь взял и поднял меня, я бы их убил.

Пустыня без окон и дверей, как балкон. Ах, какие правильные люди. И черви, снедающие телесные полосы. И боль, и похоть, и бляди − всё было в такой последовательности, что можно было провалиться.

Ах какие же вы все бляди! Без окон и стен, без дверей и коридоров, без тщедушия и корысти

без обспермованных женских тел!

Без изнеможенных колёс, без гнили, исторгнутой из мозолистого, ручного безобразия!

И правильные слова, и лепетные молитвы, и…

Блять, как же я устал от всех вас! Пошли вон! Пошли вон, бляди! Идите, блять, вон, суки!

Какие же вы твари. Вы всё здесь. Вы стоите на своём, изничтожаете меня, превращаете в пыль!

Какие же вы твари.

Я не могу больше так жить, не могу больше думать. Я устал, как…

Блять, как же я устал от вас. Изыдите, падали!

Изведали бы вы глубины моего ада и катились нахуй отсюда! Катились бы нахуй отсюда!

Нет, я не прав, во всём не прав, всю жизнь не прав, как левое плечо… Всю свою жизнь не прав, как левое плечо…

Не знаю, каково это, лежать и думать о том, что твои сослуживцы мясники. А ты