Начинались новогодние каникулы, папе на работе достались два билета в МХАТ, на детский спектакль. Я была уже в сознательном возрасте и вполне могла присмотреть за младшим братом, поэтому в театр нас отправили одних. Папа довез нас на машине до станции, купил билеты на электричку (чтобы нам не пришла в голову мысль сэкономить и в итоге трястись от холода на какой-нибудь станции, куда высадят контролеры). Ну мы и поехали.

В холле театра бурлил народ. Отстояв минут десять в гардероб, я обратила внимание на еще одно странное скопление людей чуть в стороне, в центре которого была корпулентная, средних лет, женщина с блокнотиком, а вокруг толкались родители с детьми. Я (как ребенок, росший в эпоху дефицита) быстро

среагировала на толпу. В наши времена, когда в магазинах не было ни-че-го, буйное скопление граждан могло означать лишь то, что в продажу выкинули что-то полезное. Нужно срочно идти занимать очередь и брать. Уже практически придушенная напором тетенька вещала:

– Товарищи! Нужны только первоклассники! Еще три человека на завтра и все! Только первоклассники! Других не надо!

Пробравшись поближе, я обомлела и просто не поверила своим ушам. Волшебная фея с блокнотиком набирала первоклассников в массовку на съемку самого настоящего фильма. Киностудии имени Горького. О боже! Так же не бывает!

Быстренько схватив притормозившего брата за руку, я протиснулась к фее.

– Вот! У нас есть первоклассник! Запишите его!

Тетенька недоверчиво оглядела девятилетку:

– В каком ты классе учишься, мальчик?

Леша не умел врать, но его настиг хоть и незаметный, но мощный удар в спину.

– Мой брат в первом! Просто крупный такой.

Братец ошарашенно кивнул.

Тетка еще раз с сомнением посмотрела на Лешу, но записала его имя и фамилию. Потом повнимательнее посмотрела и на меня, дрожащую от возбуждения.

– Ну и ты приходи. Давай запишу. Вроде типаж подходящий. В школьной форме оба.

Съемки должны были растянуться на все зимние каникулы. Это был какой-то фильм про обычных советских школьников и их счастливое детство. Разумеется, снимался он в самой что ни на есть «обычной» советской школе где-то в переулках на Патриарших прудах. Нас ждали там уже на следующий день, к девяти утра. И с кем-то из взрослых, чтобы оформить документы.

Когда я рассказала обо всем маме, она, пригладив вставшие дыбом волосы, первым делом спросила приметы того дяденьки, кто позвал сниматься в кино. И что он хотел еще – усадить нас в машину или звал к себе домой? Описание полной возрастной дамы в холле театра маму немного успокоило. И вот на следующий день, встав в непривычную для каникул рань, мы на электричке, потом на метро, а дальше пешком добрались до указанного адреса.

Н-да. Я человек не завистливый, но школа прибила даже меня. Особенно тамошняя столовка, напоминающая кафе из фильмов о загнивающем Западе. Стильная мебель, свисающие с потолка оранжевые круглые абажуры. Да и в самой школе пахло явно не по-нашему. А может, это были французские духи актрис? Которые в своих нарядах из валютного магазина «Березка» изображали педагогический состав? Правда, съемки задерживались. Все – и опухшая съемочная группа, отпаивающаяся кофе, и сонные мамашки, притащившие на съемку сонных детей, – все минимум пятьдесят человек ждали одного. Актера, играющего роль директора школы. Не знаю, в чем дело – то ли и остальные сцены на этот день были с его участием, то ли менять локацию не хотели. Поглядывая на часы на стене школьного холла, толстый режиссер медленно, но неотвратимо наливался гневом, краснел, как помидор, и, уже совсем набычившись, наблюдал за своим помрежем, которая каждые пять минут бегала вниз, на первый этаж звонить. Возвращалась она раз за разом все бледнее и худее и пыталась скрыться от глаз режиссера за спиной оператора.

– Петр Иваныч! Не отвечает! Попозже еще позвоню.

Бородатый гений режиссуры вначале еще держал себя в руках и выражал свои мысли хоть и нецензурно, но тихо. Просто бубнил что-то над стаканом с кофе. Но постепенно его речь становилась все громче и громче, уже с хорошими такими театральными паузами и интонациями. Видимо, краска, ударившая в лицо, требовала выхода.

– Ирина Михална! А? Ну вот какого черта? Я завел будильник и встал. И приехал в эту занюханную школу, черт возьми. Хоть и не хотелось. Вы завели будильник. Они завели. А дети? Эти бедные дети? Им каково? И только господин Абрамов не подумал завести будильник! Народный артист, мать его!.. Народ ждет, понимаешь, артиста. А он спит?! А может, он развязал, а? Вы же клялись, когда утверждали на роль, что Николаич ни-ни… Что он в завязке, и его можно брать. И как теперь? А если это запой? – уже с трагическими нотами Броневого вещал режиссер.

– А у нас половина сцен снята? И что делать? В корзину? И скажите, кто ответит за это? А, Ирина Михална? Вы звонили опять? И? Не отвечает? Так идите, звоните еще, съешьте этот телефон! И вот если через десять минут не будет его на месте – поедете за ним домой. Вытащите эту пьянь из кровати и притащите на съемку! А мы, все мы, с детьми, будем сидеть и ждать. Чтоб стыдно стало, кого вы мне подсунули на одну из главных ролей! Кота-алкоголика в мешке!

Бедная Ирина Михайловна заметалась в поисках пальто и валокордина. Но инфаркт отложился на другой день. На ее счастье, наконец ветерком с легким амбре коньяка на площадку влетел «кот в мешке».

– Миль пардон, господа! Неожиданные технические сложности. Давайте снимать! Через пять минут буду готов. Объяснения потом, но, поверьте, все было совершенно не в моей власти.

Судя по мешкам под глазами и радостному виду знаменитости, режиссер оказался прав, и действительно все обстоятельства были исключительно во власти алкоголя. Но группа резко проснулась, зашевелилась, осветители включали прожекторы, а гримерша быстро припудривала лицо «народного артиста». Режиссер пробормотал что-то не очень приличное и махнул рукой.

И вот: «Камера! Мотор! Дубль первый. Пошла массовка!»

В коридоре забегали дети, изображая бурную радость на перемене. Среди них лавировал, улыбаясь, и наш уже вошедший в роль алкоголик. В костюме, галстуке и с классным журналом и тетрадками под мышкой. Мой брат полностью отдавался роли бегающего первоклассника. Я с какой-то черненькой девочкой изображала болтающих на перемене подружек. И вроде все было неплохо, однако то ли режиссер еще не отошел от гнева, то ли народный артист не вписывался своим блеском глаз и довольной физией в роль директора школы, но съемку остановили.

– Николаич! Ну давай соберись! Ну ты ж не на банкете в ЦДК тост говоришь! Очнись! Школа, перемена, вокруг эти мерзкие дети… Эмоцию мне дай! Нормальную эмоцию директора школы!

Пошел второй дубль. С лица актера по-прежнему не сползала дурацкая улыбка. Режиссер морщился еще больше и уже просил таблетку от головной боли. Но тут произошло неожиданное: мой брат не вписался в один из поворотов и с разгона, со всей дури, влетел головой в живот «директора». Николаич сложился пополам. Журнал и тетради вылетели из рук. Вся съемочная группа, включая массовку, зависла от испуга и тихо ахнула. Я перевела взгляд на толстого режиссера. Он тоже завис, но гримаса блаженства разливалась по его бородатой физиономии.