тогда уже положено было начало тому внешнему христианству, которое за обрядом оставляет нетронутой всю звериную, языческую стихию, которая через более чем тысячу лет после крещения Руси ныне предстала пред нами как будто не бывало ни Киева, ни Херсониса… Да, греки дали нам неимоверные ценности своего гения в греческом богослужебном обряде, но ценить его не научили, да и не могли научить. В Россию были посланы греческие епископы и священники, и несколько веков Россия была Византийская епархия, имевшая в Византийском Патриархе своего Папу, ибо, конечно, притязание Фотия и фотианцев к этому византийскому папству, впрочем, пресмыкавшемуся перед императорской властью, долго и сводилось. Будь на месте греков другие, например «латиняне» с их ревностью, умением, энергией, разумеется, дело христианского просвещения в России приняло бы иные черты, и Россия, быть может, оказалась бы действительно христианской просвещенной страной. Но греки к этому не были способны. Они оставались чуждыми в России, и с татарским нашествием связь с Византией стала ослабевать, пока, наконец, не удалось от нее откупиться. После падения Византии Восточные, а в частности и Константинопольские, Патриархи превратились в настоящих «милостынесобирателей», которые за мзду были на все готовы и играли иногда в русских делах самую печальную и двусмысленную роль (например, в истории русского раскола).

Светский богослов. Ба-ба-ба… так вот кого мы слышим: сам Чаадаев с своим новым изданием – Владимиром Соловьевым – ныне нас снова поучают. Старые знакомые. Вот уже правду говорят, что новому не научаемся, а старое не забываем, а уже если что только и достойно одного забвения, как вот эта чаадаевщина ваша… Гонение на византинизм, что значит – видеть свет…

Беженец (горячо). Если на небесах трубят апокалипсические трубы, гремит гром и звучат голоса, им нужно внимать и себе самому, а не старую литературную жвачку отрыгивать и пережевывать. И знайте – хотите слушайте, хотите не слушайте, – но все, что вам говорю, родилось не из книг, а от слезных дум, от ночей бессонных родилось в душе как новое рождение, как чудо: в сие лето Господне, от Рождества Христова 1922-е, в нощь на октемврия 4-го, была на мне рука Господня, и повелел мне Господь возвещать волю Его, и в такой степени неожиданности для себя самого, в такой отвратности от всего привычного, что трепетал я и извивался как червь перед лицом Божиим. Но словно новый свет пал на ветхие письмена, и по-новому уразумевался смысл их и читалась книга чудес Божиих… При чем здесь литературные влияния? да разве у нас остались литературные величины и авторитеты, которые бы не обесценила и не поставила под вопрос революция?

Светский богослов. Ах мне эти пророки и ясновидящие, и чего только именем Божиим не возвещают они, иногда чтобы самим же немедленно от того отказаться. Аввакум все свои темные бредни именем Божиим пророчествовал. А все-таки Чаадаев и Соловьев в ваших словах повторяются.

Беженец. Пусть и так, худого в этом ничего нет и отрекаться не буду. Итак, Россия сначала попала под власть и под гипноз Византии, а затем, когда она развалилась, подросшая и государственно осознавшая себя Россия сама стала притязать на роль Византии, объявила себя «Третьим Римом». Злые чары сохранили свои силы вполне, и только по-новому распределились роли. А знаете настоящее имя этим чарам? «Греко-российство», в котором сначала жирными буквами печаталась первая часть: греко, а мелкими Российство, а затем стало наоборот: крупно – Российство и мелко – греко. А суть та, что Церковь Вселенская, или кафолическая, есть только Греческая или только Российская Церковь. Только в России чистое Православие, то есть христианство, только русские – православные, то есть христиане («крестьяне»), «святая Русь». Вот это-то опаснейшее отождествление вселенского и местного, церковного и народного, которое в букете своем и дало пресловутое соединение национальных начал: Православие, Самодержавие и Народность, оно и создало невыносимо душную атмосферу Московской Руси – Третьего Рима. При низком уровне развития религиозного сознания догматические вопросы были почти не под силу «Третьему Риму» и его религиозная энергия могла вылиться только в области обрядоверия и породить раскол, в котором одинаково характерно отношение обеих сторон: и та, и другая чистоту Православия связывает с условностью изменчивого обряда. И это в то время, когда Европа, имея уже позади изумительные подъемы Средних веков, работу схоластики, Данте и Фому Аквината и подобное, вступила в эпоху Возрождения и напряженнейших реформационных споров о вере. Ведь в одном артикуле любого реформатского исповедания было больше догматической глубины и церковности, нежели в этих бесконечных обрядоверческих пререканиях. И при этом роковая византийская замкнутость и самомнение: мы – «Третий Рим». Иван Грозный как наместник византийских кесарей и, в качестве православного царя, глава православного государства всего мира – таков чудовищный парадокс русского церковного самосознания. Но суды Божий ответили на эту дерзость сынов человеческих карами и испытаниями Смутного времени. Однако и после этих испытаний в русскую жизнь не вошло ничего нового; вернее, восстановились излюбленные вами национальные начала, а в сущности все осталось по-старому, об этом свидетельствует хотя бы все движение раскола, в связи с характерными притязаниями Патриарха Никона, который, силой вещей, внутренней логикой «греко-российства», подменивающего собой вселенское церковное сознание, в сущности, притязал, подобно и своим византийским образцам, стать русским Папой. И это, конечно, не личное только властолюбие, но логика патриаршеской русской власти вела к этому, по справедливой оценке Петра Великого.

Но все равно мене, текел, фарес для «Третьего Рима» было уже начертано, Россия московских царей и Никона и Аввакума на историческом экзамене провалилась, она уже не могла существовать. Развалилась бы как Византия, если бы не сошла со своего духовного пути, не отказалась от своего «греко-российства», от «Третьего Рима». Россия не могла существовать изолированно от Западной Европы, херсонисский колпак должен быть разбит, и его разбили копыта Медного всадника. Реформатор России, упразднивший патриаршество и заменивший его коллегией, был и реформатором в смысле духовном. Реформа Петра была действительно русской реформацией не потому только, что она фактически поставила Россию лицом к лицу именно с Реформацией, но именно потому, что Петр фактически разрушил «греко-российство», он сделал Россию одной из многих, а не той единственной, «Третьим Римом», каким она себя осознавала. И сам он при этом стал из «православного царя» «всероссийским императором», то есть секуляризовал свою власть. Вообще, хотя догматически Петр не провозглашал никакого нового догмата – наша мысль была слишком неразвита для догматических споров, – но жизненно он насаждал в России Протестантизм, религию повседневного труда, земных задач и временных дел без всяких духовных перспектив.

И