забрала. Только напоследок подошла к поднявшейся со стула Юльке, обняла ее и скороговоркой шепнула: — А Вальку Климову и остальных я заткну. Не сомневайся. А то ты погляди. Машина ей понравилась!***

Вообще с любви к машинкам все и началось накануне утром. Вернее, с того, что Андрюшка дня прожить не мог без игрушек, оснащенных колесами, что, в принципе, вполне нормально, учитывая, что он, во-первых — ребенок, а во-вторых — мальчик.

— Вж-ж-ж! — услышал Богдан еще раньше, чем успел проснуться.

— Вж-ж-ж! — гудело где-то совсем поблизости смешным басом. И где источник этого звука, Моджеевский не имел ни малейшего представления, поскольку с закрытыми глазами довольно непросто его определить.

— Вж-ж-ж-ж! — прожужжало третий раз, и Богдан все-таки заставил себя собраться и поднять одно веко, что немедленно было замечено Андрюшкой, сидевшим возле своей кровати… на горшке. Со спущенными штанишками темно-синего цвета с принтом из мультяшных ракет и летающих тарелок. По голой коленке он катал машинку, но, вездесущий как всякий шкет, пропустить пробуждения большого человека в своей комнате он не мог.

Потому уже через мгновение энергично махал ему рукой и жизнерадостно здоровался:

— Привет, дядя Бодя!

— Привет, — не так жизнерадостно, как новоприобретенный сын, проговорил Богдан и, приподнявшись на локте, с самым серьезным видом поинтересовался: — Ты тут сам на хозяйстве?

— Ага, — весело кивнул малец. — Ты тут спал?

— Спал, — подтвердил Моджеевский и глянул на часы, прикидывая, сколько времени имеется в его распоряжении. Мелкому определенно нужно в сад, правда, неизвестно к которому часу, а ему самому — заскочить домой, прежде чем отправиться в офис. — Мама где?

— Мама спит! — сообщил очевидное, судя по тишине в квартире, Андрюшка, тут же вскочил с горшка и принялся натягивать штаны, очень по-деловому, прямо с машинкой в руках, которую не отпускал ни на минуту. А потом, подошел к Богдану и показал ему свое «сокровище». — А ты видел, какой у меня джип?

— Прикольный, — Богдан сел, потер глаза, окончательно просыпаясь, провел пятерней по волосам и спросил Андрюшку: — Ну и что ты обычно по утрам делаешь?

— Ем. Потом надеваю надежду. И иду в садик. А ты что делаешь?

— Да в общем-то то же самое, — усмехнулся Богдан, поднялся, натянул на себя надежду — в смысле, халат — и протянул ребенку руку. — Ну что, пошли добывать еду?

— А убрать? — Царевич ткнул пальцем в горшок и его глаза сделались круглыми-круглыми. И очень удивленными.

— Убрать… — медленно повторил за ним Моджеевский, почесал сначала затылок, потом покрытую белобрысой щетиной щеку и озадаченно буркнул под нос: — Вот же ж блин…

— Я сам, я проснулся! — с гордостью пояснил мелкий. — Надо убрать.

— Уберем, уберем, — кивнул Богдан и предложил компромисс: — Только давай сначала позавтракаем.

Видимо, искусством компромисса Андрей, не побоимся этого слова, Богданович владел тоже неплохо. Потому тоже уверенно кивнул и сообщил:

— Мне хлопья.

И черт его знает, какие именно он имел в виду — овсяные или рисовые или какие-нибудь там кукурузные. Которые сладкие. Которые можно просто залить молоком. Наверное, теплым. Ребенок же…

Все эти мысли вихрем проносились в голове Моджеевского, пока он делал несколько шагов в кухню, сопровождаемый собственным отпрыском.

Дальше следовало размышление о том, что место нахождения молока более-менее понятно. А вот где могут находится хлопья… Те самые, неизвестно какие…

— А я буду яйца, — сообщил Андрею Богдан с одной-единственной целью — подбодрить себя. Потому что вариантов-то и нет.

— Ой, и я буду яйца! — услышал он тонкий голосок снизу.

— Мудрое решение, — облегченно выдохнул «папаша» и сунулся в холодильник. А когда он обернулся, обнаружил, что сын уже вскарабкался на стул, внимательно смотрел на него и улыбался. Одновременно с этим в глубине квартиры раздался довольно внушительный стук, быстрые шаги и еще через минуту пред очи двоих мужчин — большого и маленького — предстала женщина — где-то между первым и вторым по габаритам. И по умственным способностям, вероятно, тоже.

Бледно-розовая пижама, состоящая из футболки и брюк в клеточку, была измята. Лицо — заспано. А вот волосы — расчесаны. Видимо, это было единственным, что она сделала, подорвавшись из постели. И теперь глядела на Богдана и Андрея, переводя глаза с одного на другого, пока не выдохнула:

— Привет. Я проспала.

— Привет. А мы собираемся завтракать, — сообщил очевидное Моджеевский, водружая на плиту судок с яйцами, и глянул на Юлю. — Выспалась?

— Да… нет. Не знаю. Давай я, — пролепетала она, оказавшись возле него.

— Мама, привет! — послышалось со стула.

— Доброе утро, — машинально поздоровалась нерадивая мать.

— Давай ты лучше со всем остальным разберешься.

— Не умыт еще? — спросила Юля у обоих.

— А сама? — хмыкнул Богдан.

— Ой, — пискнула Юлька и, подхватив со стула самого младшего члена… семьи, рванула вместе с ним в сторону ванной, где они и проторчали минут пять под аккомпанемент воды из крана. Некоторое время по квартире еще звучала взъерошенная Юлькина беготня и периодические возгласы Андрея по поводу того, что он: «Са-а-ам!». А потом мелкий снова вернулся на кухню — в джинсиках и пуловере, в то время как Юлька, судя по всему, столкнулась с необходимостью убрать горшок.

И наконец Моджеевский услышал где-то среди Юлиной возни очередной вскрик, обращенный к нему:

— Повяжи ему, пожалуйста, салфетку на шею! Я одеваться! Нам уже пора вылетать!

— Тут ехать три минуты, — громко отозвался Богдан, чтобы она его точно услышала, одновременно с этим подсовывая Андрюшке кусок сыра, в то время как тот деловито жевал печенье, орошая крошками пространство вокруг себя. «Сею, вею, посеваю…» — вспомнилось Богдану, но вслух он произнес более актуальное: — Вам к которому часу надо?

— К восьми! — донеслось до него.

И Юля возникла на пороге — по-прежнему в пижаме, но уже с джинсами в руках.

— И пешком — не три.

— А тебе именно сегодня жизненно необходимо идти пешком.

— Нет, конечно, — не сразу врубилась она, а потом дошло — шлепнула себя по лбу. — Ну я же машину отдала, когда уходила! Чтобы еще и