порядков, когда о нем стало известно в Адане — в городе тут же начались столкновения между армянами и османами. Поначалу, впрочем, в них выигрывали дашнаки и примкнувшие к ним горожане-христиане — но на следующий день в городе появились курды из «Хамидие», и баланс сил резко изменился в сторону врага. Тем более, что большинство армян, только что получивших оружие, не умели им толком пользоваться, не говоря уже об отсутствие боевого опыта, имеющегося лишь у боевиков-дашнаков…

А последних становилось все меньше с каждым столкновением.

…Отец погиб во время перестрелки, а пытающихся прикрыть бегство мирных жителей брата зарубили озверевшие курды. Дживан к тому моменту разрядил и револьвер, и магазинную американскую винтовку по османам, пытаясь помочь Артюну, а вступить в ближний бой с врагом не успел только потому, что его оттеснил поток охваченных ужасом, спасающихся бегством женщин и детей… Мать и сестры сгинули в пожаре, охватившем город — в дыму и огне Дживан не смог найти дорогу к дому. Заблудившись между некогда знакомых улиц и домов, и чуть ли не задохнувшись от дыма, он чудом уцелел — после чего бежал, бежал из Адана, полностью поседев в свои пятнадцать лет…

Видимо, только это его и спасло — потому как когда в город вошли части турецкой армии, они присоединились к погромщикам, и добили уцелевших армян.

«Киликийская резня» охватила всю провинцию — погромы и истребления армян (а заодно и греков, и ассирийцев, и халдеев) прокатились и в Тарсусе, и Александретте, Мерсине, добравшись до Мараша и Кессаба. Турками было истреблено практически двадцать тысяч армян и еще около полутора тысяч прочих христиан… А на страшных фотоснимках тех лет были запечатлены трупы женщин и детей, и еще более жуткие снимки выживших жертв, коих резали и пытали огнем, не щадя даже младенцев…

С тех пор горячий и порывистый Дживан стал немногословен, сдержан в общение, холоден при планировании акций «возмездий». После гибели семьи он чаще всего мстил в одиночку — в том числе и потому, что все знакомые ему дашнаки погибли во время резни. И лишь в бою выдержка изменяла Дживану — но то была уже не горячка схватки, а дикая, выжегшая душу ненависть к врагу, лишившего его любимых и самого дома…

Больше не было грез о возрождение «Великой Армении». А единственный взгляд на Ванскую скалу, с упрямо тянущейся к небу цитадели царей Урарту (через Ван лежал путь Дживану в Россию), вызвал в сердце юноши лишь тупую боль. Впрочем, после он не раз сравнивал себя с остатками этой крепости — так, словно и сам остался единственным памятником былой славы своего рода…

Месть не могла утихомирить боль в сердце юного, но так много пережившего дашнака. Но жажда ее не давала ему умереть, она заставляла его упорно выживать — и вновь, и вновь кидаться в бой с османами и курдами! Так что когда пошла молва о скорой войне между Портой и Россией, Дживан отправился на север, как и многие другие уцелевшие «турецкие» дашнаки — лучшей возможности для мести османам он и представить себе не мог.

И вот теперь опытный, битый жизнью боевик, вступивший в Саракамышское ополчение, лихорадочно дергал затвор трехлинейки, посылая пулю за пулей в турков, бегущих к нему в рост! Практически каждая пуля Дживана находила свою цель — а рядом хлестко били по врагу винтовки новых товарищей из ополчения, оставшихся в прикрытие отступающего к вокзалу сводного батальона русских и армян…

Вот только уже слишком многим османам удалось выйти за пределы огня станкового пулемета, рокочущего заметно левее — и теперь турки стремительно приближались к дому и ограде, за которой залег десяток армянских ополченцев во главе с русским прапорщиком. Последний стрелял из трехлинейки конструкции Мосина, как и прочие бойцы небольшого отделения — и судя по тому, что видел Дживан, стрелял он весьма точно. Но когда противник приблизился шагов на пятьдесят — шестьдесят самое большое, офицер вытащил из-за пояса ручную бомбу с неожиданно длинной ручкой, и на мгновение привстав, широко размахнулся и с силой швырнул ее навстречу туркам, легко перебросив через ограду:

— Гранатами их братцы!!!

Дашнак, плохо понимающий русский язык, все же уловил общий смысл команды — и потянулся за одной из двух собственных бомб…

Глава 11

— Гранатами их братцы!!!

Павел Иванович Марочко первым подхватил «ручную бомбу» конструкции Лишина за необычайно длинную деревянную ручку — и широко размахнувшись, от души запустил ее навстречу приближающимся османам. Пролетев под пятьдесят саженей, та упала всего в нескольких шагах от цепочки турецких солдат — и подорвалась, выбив из цепи пару вырвавшихся вперед солдат.

Примеру прапорщика последовали и ополченцы, коим также выдали уже довольно-таки устаревшие гранаты, впервые примененные практически десять лет назад. Дальность броска офицера никто из них не смог повторить — самое большое ручные бомбы ополченцев пролетели под сорок саженей… Да и то, единственная граната, улетевшая «так далеко», упала плашмя — и от того не взорвалась.

Сырые они, «ручные бомбы» Лишина — оружие военного времени, разработанное впопыхах, лишь бы было что использовать. Но тогда, в 1905 под Мукденом, новые русские гранаты казались образцом инженерной мысли, по эффективности в разы превосходя японские бомбы дистанционного действия с вставленными в них огнепроводными шнурами.

…Восемнадцатилетнему юноше, не сумевшему поступить в юнкерское училище и менее трех месяцев прослужившему в армии вольноопределяющимся, русско-японская война поначалу казалась чем-то вроде легкой прогулки — подобной недавнему «Китайскому походу». То есть когда толпам плохо обученных и вооруженных едва ли не столетней давности оружием «мандаринам» противостоят небольшие, но крепкие отряды русских солдат и казаков, в пух и прах громящих всяких там «боксеров»! Но Китай хотя бы огромный, в нем живет прорва людей — а на что горазда крошечная Япония, состоящая всего из нескольких островов?!

Как оказалась, «Страна Восходящего солнца» горазда на очень многое… Да и судя по рассказам участников китайского похода, не такой уж и легкой прогулкой была та война. Война — она ведь везде война: кровь, грязь, голод, несправедливость, людская бесчестность…

Но все же японцы оказались гораздо более сильным противником, чем кто-либо в материковой России мог себе представить.

…Для вольноопределяющегося Марочко война началась с сентябрьского сражения на реке Шахэ. К тому времени на суше состоялся уже целый ряд полевых сражений с японцами — так, в июне, в бою у Вафангоу японцы нанесли поражение Восточно-Сибирскому корпусу Штакельберга, пытающемуся прорваться к Порт-Артуру. А еще раньше, в