— Она похожа на меня — она тебе понравится…

Понравиться ему — это, казалось Стефании, ей никогда не удастся…

И правда, не суждено ей было ни понять мужа, ни стать понятной ему. И ретроспективно трудно обвинить в этом Стефанию. Кто вообще мог бы понять Рудольфа? Человек неуравновешенный, не умный, стремившийся к невозможному, склонный к насилию, он страдал навязчивой идеей смерти и инстинктивно ненавидел все, что Стефанию научили уважать: преданность, двор, твердые принципы. Его передовые, даже революционные идеи беспокоили императора так же сильно, как его связи, многочисленные любовницы и явная предрасположенность к некоторым порокам. В нем жило постоянное стремление убивать, выражавшееся в чрезмерной любви к охоте, — убивал все находившееся в пределах досягаемости его ружья. Постоянно, на глазах охваченной ужасом Стефании, он убивал в парке Лаксенбурга птиц, ланей, косуль, охваченный жаждой уничтожения, которая внушала отвращение его юной супруге. Больной человек с экзальтированным воображением не способен был ужиться с юной мирной принцессой, выросшей на принципах доброты. Но этого Стефания не знала. И все же проявляла столько нежности, доброй воли, что из—за нее он на какое—то время умерил свою жестокость. Потом, она так очевидно и так трогательно его любила. Два месяца семейная жизнь протекала без инцидентов и даже в некотором согласии, казавшемся почти полным.

Император послал их в Прагу, где Стефания великолепно справилась со своей ролью супруги наследника, хотя чехи привели ее в некоторое замешательство. Она была полна достоинства, доброты, грациозности и обладала обостренным чувством своего положения. Ничто не отвращало ее, не утомляло, когда речь заходила о ее «ремесле будущей императрицы». По—видимому, оно ей нравилось, и, возможно, именно это отдаляло ее все сильнее от Рудольфа: наследный принц Австро—Венгрии ненавидел свою будущую роль.

Стефании в Праге понравилось. Древний королевский замок Градшин мрачноват, но живописен, страна замечательная, а Рудольф мог недели проводить на охоте в лесах. Когда в начале 1883 года Стефания объявила о своей беременности, все вполне могли предположить, что молодая семейная пара счастлива.

Увы, 2 сентября родилась девочка, ее назвали Елизаветой. Отчаявшаяся Стефания рыдала от стыда, что не смогла произвести свет столь желанного наследника; Рудольф успокоил ее с неожиданной нежностью:

— Девочка — это прелестно. Позже у нас появится и мальчик. Ты ведь знаешь, мама родила двух девочек, прежде чем я появился на свет.

Слезы Стефании мгновенно высохли. Уж если он доволен, она — тем более. Разве она не живет только для него, чтобы он любил ее и гордился ею? Возможно, хрупкое счастье в Праге продлилось бы — Рудольф, имевший там любовниц, тщательно их скрывал. Но почти сразу после рождения маленькой Елизаветы Франц Иосиф вызвал супругов в Вену. Для Стефании это стало концом счастья, началом нравственных страданий. По прошествии нескольких недель она с горечью пожаловалась сестре Луизе:

— Я его не вижу дома — никогда! Он устроился в небольших покоях в другом крыле дворца, куда никто, даже я, не имеет права доступа. Его камердинер Лошек всегда начеку, поверь мне.

Луиза Кобургская молча выслушала горести сестры. Стефания не сообщила ей ничего нового. Вся Вена уже знает — эрцгерцог ведет независимый образ жизни, ничего общего не имеющий с семьей. В удаленные покои дворца Хофбург, столь Ревностно охраняемые Лошеком, толпами ходили красивые женщины — актрисы, певицы, танцовщицы и даже знатные дамы — все женщины Вены без ума от Рудольфа.

— Почему бы тебе не поговорить с ним? — откликнулась наконец Луиза. — Дай ему понять, что чувствуешь себя одинокой.

— Ему со мной скучно, прекрасно знаю. Как и то, что недостаточно ослепительна. Его красивые подружки не стесняются называть меня «фламандской крестьянкой». Ты думаешь, когда я играю свою роль при дворе, не замечаю улыбок, торжествующих взглядов этих женщин… не знаю, что каждую ночь Рудольф уезжает из Хофбурга в фиакре, с кучером по имени Братфиш; и направляется к одной из своих любовниц, если только не едет к Сашеру ужинать с …

— …с моим дорогим супругом и с графом Хойосом, — со смехом закончила Луиза, — эта троица неразлучна. Но, по праву, Стефи, ты не должна так расстраиваться за этого! Ты — его жена, и он тебя ценит Знаю, сам мне сказал. Пусть не очень тебе верен — ерунда! Настанет день, когда он сделается императором, а ты — императрицей. И тогда его поглотят государственные дела, а Братфишу придется подыскивать другую работу. Рудольф дорожит тобой, ты знаешь, и притом…

Фраза получилась неловкой — Стефания зарыдала и уткнулась лицом в подушку канапе.

— Дорожит, знаю… Но я ведь люблю его… так люблю!

Ровный, холодный голос фрейлины — появления ее они не заметили — внезапно положил конец сетованиям эрцгерцогини:

— Его Величество ждет Ваше Высочество по случаю приема венгерской делегации.

Стефания выпрямилась, тщательно осушила покрасневшие от слез глаза, с отчаянием посмотрела на сестру и героически заставила себя улыбнуться.

— Ждет, это верно, — произнесла она со вздохом. — Есть здесь по крайней мере один человек, которому я нужна, — император.

В самом деле, после возвращения в Вену на Стефанию легли многочисленные официальные обязанности. Супруга наследника престола постоянно заменяла вечно где—то блуждающую императрицу, эгоистично отказывавшуюся нести бремя ненавистных обязанностей. Кстати, она не выражала невестке ни малейшей признательности. И Стефания, вооруженная своей вечной улыбкой, кому—то казавшейся глупой, без устали выполняла утомительные придворные обязанности: принимала, открывала, председательствовала, удостаивала своим присутствием балы в посольствах и фольклорные праздники…

За эту непомерную безропотную работу признателен ей был один только Франц Иосиф: восторгался мужеством двадцатилетней принцессы, которая с такой смелостью старалась выполнять труднейшую работу вице—императрицы. Заставить делать это не удавалось ни Сисси, ни Рудольфа, они проявляли тут откровенную нелюбовь. А Стефания, как и сам старый император — покладистый работник власти, и Франц—Иосиф часто сожалел, что она не парень и не его сын.

К несчастью, эта утомительная деятельность подрывала здоровье молодой женщины. Первые роды, очень трудные, повлияли на ее хрупкое здоровье, и врачи опасались, что она не сможет больше иметь детей. Страх перед этим настолько прочно засел в мозгу императора, да и Рудольфа тоже, что для нее сделали некоторое послабление в режиме императорской тюрьмы — Стефания получила возможность время от времени отдыхать.

Стали ее видеть на острове Джерси, в Лакроме, в замке Мирамар, что близ Триеста, но чаще всего — в Аббазии, на Далматинском берегу. Но всегда одну, как и императрицу Елизавету, или в обществе сестры Луизы. Понемногу покинутая принцесса начала привыкать к своим каникулам. В Аббазии она дышала — вдали от мрачных стен Хофбурга. У нее появилась возможность быть почти такой же, как все остальные, — молодой дамой, отдыхающей с маленькой дочерью, а это замечательно… Тем более что жизнь в Вене, особенно пребывание рядом с Рудольфом, становилась все невыносимее — все чаще происходили ужасные сцены.